жаловалась на нехарактерное для нее отвращение к перу и бумаге, неспособность сконцентрироваться и отсутствие интереса к беседам на любые темы. Джеймс Харрис также заметил, что у нее исчезло «то рвение в делах, которым она славилась»{691}. Хотя частично это состояние вполне могло объясняться реакцией на переутомление, оно было также связано с продолжающейся нестабильностью в личной жизни императрицы. Предыдущие предположения Харриса о надвигающейся отставке Зорича и его замене были, вероятно, преждевременными и неточными (Екатерина не приняла ни человека, которого Харрис идентифицировал как Архарова, ни «персидского кандидата»{692}, которого он также упоминал), но Зорич не оказался покорной игрушкой, как представлял себе Потемкин вначале, когда выбирал его. В действительности он попытался помериться силами с самим Потемкиным и уменьшить его влияние — чего ни князь, ни императрица не могли разрешить. Зоричу нужно было уходить, и чем скорее, тем лучше.

Ситуация стала очень неустойчивой после особо агрессивного столкновения между Зоричем и Потемкиным в начале мая. Хорошо информированный Харрис вскоре узнал, что произошло:

«Несколько дней назад князь Потемкин, недовольный Зоричем, представил императрице, собиравшейся на спектакль, высокого офицера-гусара, одного из своих адъютантов. Она заметила его. При этом присутствовал Зорич. Как только Ее императорское величество ушла, он яростно напал на Потемкина, употребив сильнейшие оскорбления и настаивая на дуэли. Потемкин отклонил вызов и вел себя в сложившейся ситуации как человек, не заслуживший брани, которой его наградили. Когда спектакль закончился, Зорич последовал за императрицей в ее покои, бросился к ее ногам и признался в том, что наделал, говоря, что несмотря на почести и богатство, которые она дала ему, он равнодушен ко всему, кроме ее расположения и благосклонности. Такое поведение произвело свое действие. Когда появился Потемкин, его приняли плохо, и день или два Зорич оставался в милости.

Потемкин покинул Царское Село и уехал в Петербург. Однако Зорич тоже был отправлен сюда [то есть в Петербург]: императрица приказала ему пригласить Потемкина на ужин, de raccommoder l’affaire, puisqu’elle n’aimait pas les tracasseries [уладить дело, так как она не любит беспокойства по пустякам и волнений]. Этот ужин состоялся несколько дней тому назад: все с виду добрые друзья, но Потемкин, настоящий хитрец, в конце концов все равно использует резкость и своеобразие Зорича. Потемкин решил убрать его, а Зорич намерен перерезать горло своему преемнику. Судите о сути всего двора по этому анекдоту»{693}.

Человеком, которого Потемкин представил Екатерине, был Иван Римский-Корсаков. Потемкин назначил его своим адъютантом 8 мая. Несмотря на кажущееся исправление отношений с Зоричем, последним его письменно зафиксированным днем при дворе стало 13 мая. Двадцать второго Харрис смог доложить, что Зорич наконец удален и что его преемник ждет во флигеле — хотя он не был официально представлен до того, как порывистый Зорич оказался на безопасном расстоянии. Полупубличный образ жизни Екатерины (это относится и к частной жизни) не способствовал ее репутации ни дома, ни за границей, как ясно из доклада Харриса:

«Ваша светлость [то есть лорд Суффолк] не пребывает в неведении по поводу ссоры, которая произошла в Царском Селе между князем Потемкиным и генералом Зоричем. Горячность последнего имела лишь мимолетный эффект; услужливость и полезность князя Потемкина играет лучше любого другого соображения, и монсеньор Зорич несколько дней назад получил окончательную отставку. О ней сообщила ему в очень мягкой форме сама императрица — но получила в ответ совсем другое: забыв, с кем разговаривает, он бросил ей горькие упреки, обрисовал непостоянство ее поведения ярчайшими красками и предсказал самые фатальные последствия этого шага. Меня уверяли, что эти слова были для императрицы чувствительны, но они не привели к изменению изложенного плана. Зорич с увеличенной пенсией, огромной суммой живых денег и вдобавок семью тысячами крестьян для своих поместий собирается уезжать. Его преемник, Корсак, не будет объявлен до его отъезда: импульсивность характера Зорича делает небезопасным для любого мужчины известность в таком качестве, пока Зорич остается в стране. И двор, и город заняты только этим событием, и я вынужден сообщить, что оно всколыхнуло много неприятного и чернит в глазах иностранцев репутацию императрицы и уважение к империи»{694}.

Екатерина выказала Потемкину благодарность за то, что он представил ей (может быть, «доставил ей» было бы более точно) двадцатичетырехлетнего Римского-Корсакова, которого она описала как ангела, похожего на греческую статую. Она часто называла его «Пирр, царь Эпира»{695}. Какое-то время она думала снова вызвать Завадовского, в особенности после того, как Григорий Орлов высказался о вреде быстрой смены фаворитов для ее репутации, но смуглый красавчик Римский-Корсаков оказался слишком притягательным, чтобы устоять.

К двадцать шестому мая императрица вернулась из Царского Села в Петербург, все еще не до конца оправившись от своего недомогания и размышляя, не станут ли теперь проблемы со здоровьем образом жизни, так как она приблизилась к пятидесятилетию. Великий князь, по словам Джеймса Харриса, стеснялся поведения матери и замкнулся в себе. 1 июня 1778 года Римский-Корсаков был назначен генерал-адъютантом императрицы. Такой ранг обычно занимал официальный фаворит. Завадовского, вместо того, чтобы восстановить в фаворитах, вернули на службу в администрацию — в область, где лежал его истинный талант. Таким образом, Екатерина смогла сохранить лояльность и дружбу трех своих бывших любовников: Завадовского, преданно работавшего на нее много лет; Григория Орлова, каковой, несмотря на вспышки гнева и упреки, оставался постоянным сторонником женщины, которой помог занять место на троне; и Григория Потемкина, который был ее самым надежным другом и наперсником — а может быть, время от времени и любовником, возможно, и мужем. Удержать любовь этих мужчин, каждый из которых был по-своему выдающимся, причем часто в условиях соперничества, было немалым достижением.

Двор вернулся в Царское Село вечером 8 июня. Бурная личная жизнь Екатерины все еще оказывала неблагоприятное воздействие на ее здоровье, и в воскресенье, 10-го, головная боль была настолько сильной, что после посещения литургии она три часа вместо обеда проспала. Затем оделась, посетила парад гренадерского полка и отправилась на прогулку вокруг Большого пруда, хотя головная боль еще досаждала ей. На следующий день ей стало лучше, хотя голова оставалась затуманенной.

21 июня Екатерина с горечью пожаловалась Гримму на смерть Вольтера:

«Увы! Могу только написать вам о сожалении, которое я почувствовала, прочитав