А сзади, из-за скалы показались давешние паломники, только уже с откинутыми капюшонами… с мечами и дубинами в руках.

– Вот это засада, – тихо вымолвил Ремезов. – Полагаю, биться нам не имеет смысла… и думаю – весь этот почет вовсе не для нас.

– Как это – не для нас? А тогда для кого же? – поудобнее перехватив увесистую дубину, Убой нехорошо скривился и сплюнул. – Уж ежели нападут, то…

– Не нападут, – усмехнулся боярин. – Хотя, впрочем, поглядим. А ну-ка, рассредоточьтесь, парни! Осип, Кондратий – сзади, мы с Волом и Убоем – здесь, остальные – посередине.

Не обращая внимания на раненую руку, Марко выхватил кинжал, заслоняя Аньез своим телом, и, дотронувшись до висевшей на его груди ладанки, прошептал:

– Клянусь Святой Девой, мы дорого продадим свои жизни!

– Боюсь, в этом нет необходимости, мой славный рыцарь, – тихо и как будто обреченно отозвалась девушка.

И, кажется, она знала, о чем говорила – пехотинцы вдруг расступились, подчиняясь приказу, и освободили дорогу для рыцаря в ярко-голубом плаще и войлочном подшлемнике, украшенном золотой сеткой. Все тело рыцаря с головы до ног, словно чешуя, покрывала серебристая кольчуга, судя по виду, очень хорошего качества и вовсе не из дешевых, на поясе его висел длинный меч с широким перекрестьем и пылавшей золотом рукоятью, таким же золотом отливали и шпоры. Рыцарь был без щита, – но плащ его и лазоревую попону коня украшали изображения все той же чаши. Понятно – герб, все равно что номер на авто – запросто можно установить владельца.

Смуглое, с острой черной бородкой и породистым, с небольшой горбинкой, носом, лицо незнакомца излучало уверенность и какую-то злую силу, во всем его облике, в манере держаться и говорить сквозило презренье к простолюдинам, за которых он явно принимал и паломников… впрочем – далеко не всех.

– Наконец-то я вас нашел, любезные мои племянники, – ухмыляясь, громко произнес рыцарь. – Не устали еще от меня бегать? Я так, разрази вас дьявол, устал!

– Кто вы такой, уважаемый синьор? – выступил вперед Марко. – И чего хотите от нас?

– Я не с тобой разговариваю, детеныш… – с недовольным прищуром всадник выпятил нижнюю губу и, обернувшись, махнул рукой воинам. – Перебейте всю эту чернь!

– Стойте!

Бросив поводья ослика, Аньез проскользнула меж Ремезовым и Убоем, и, встав перед рыцарем, молитвенно сложила руки:

– Молю вас всеми святыми, дядюшка, не причиняйте этим добрым людям зла! Мы с братом пойдем за вами туда, куда вы укажете… – девчонка повернула голову. – Скажи им, Марцелин!

– Ну, еще бы! – скривившись, незнакомец неожиданно захохотал, отчего лицо его стало напоминать мерзкую физиономию проматывающего добычу пирата. – Еще бы вы со мной не пойдете, племяннички… Я не пойму, что мы тогда стоим?

– Дядюшка, – подбежав к всаднику ближе, Аньез схватилась за стремя. – Обещай мне не трогать этих людей.

– Да нужны они мне, – поворачивая коня, лениво отмахнулся рыцарь. – Эй, дайте девчонке лошадь, да и парню тоже. Надеюсь, ты больше не собираешься делать глупостей, Марцелин?

– Если ты обещаешь…

– Да не буду я их трогать, сказал уже! Мы и так уже потеряли здесь много времени, чтоб еще тратить его на каких-то бродяг! Труби в рог, Гвидо, едем.

Резкий звук охотничьего рожка разорвал небо, звякнули кольчуги, заржали лошади – и вся кавалькада, всадники и пешие, быстро подалась вниз, в долину, прихватив с собой брата и сестру – Аньез и Марцелина.

– Сдается мне, мы многого не знали об этой парочке, – глядя вслед воинам, тихо протянул Кондратий Жердь.

– Думаю, господин, нам не стоит сразу же идти за ними следом, – осторожно предупредил Осип.

Павел вскинул глаза:

– А почему бы и нет? Чего тут ждать-то? К тому же я вовсе не уверен, что нам по пути.

– А хорошая девчонка эта Аньез, – поудобнее перехватив посох, неожиданно улыбнулся Кондратий. – Добрая. Ишь, как за нас вступилась. Не зря ты, Марко, с ней…

– Что – я с ней? – юноша обидчиво вскинулся. – Мы просто говорили…

– А еще – пели песни!

– Нет, все же она добрая, ишь, как за нас вступилась. Другая бы…

– Главное, что дядюшка ее послушал, по виду сказать – тот еще черт!

В подробностях обсуждая случившееся, путники не торопясь зашагали вниз по тропе, пробираясь сквозь заросли акаций и олеандров. Впереди лежала узкая, с оливковыми рощами и дубравой, долина, а дальше, за сиреневым перевалом, покрытым туманным небом – Рим. С каждым шагом настроение пилигримов становилось все веселее, еще бы, ведь никого из них уже могло б и не быть. Легко отделались, что уж, да и конец пути близок. Кондратий Жердь уже затянул какую-то веселую и чрезвычайно похабную песню, что так любят петь деревенские парни, вгоняя в краску на самом-то деле ничуть не смущающихся дев, Осип подпоясался самым красивым и дорогим кушаком из тех запасов, что всегда носил с собою, даже недалекий Архипов Вол да Убой – и те улыбались чему-то. Один лишь толмач Марко – грустил, вспоминая голубые глаза юной девы. Свидятся ли они еще раз с Аньез хоть когда-нибудь? Один Господь Бог знает.

Осень 1243 г. Рим. Трастевере

В Риме путникам повезло: вспомнив советы Аньез и Марцелина, они сняли недорогой пансион в районе Трастевере, за Тибром, на самой окраине близ ворот Святого Панкратия и заросшего густым кустарником и соснами склона холма Джаниколо. Кривая и тенистая улочка, типично средневековая, узенькая, словно коридор в пассажирских вагонах польской постройки – двум тучным людям разойтись проблематично – крошечный (три метра на пять) живописный дворик, огражденный от улицы довольно высокой, сложенной из дикого камня стеной с крепкими двустворчатыми воротами, сам дом – трехэтажный, из золотистого травертина, тоже, как и улочка, узкий, в два вечно закрытых ставнями оконца и стенами, по самую крышу увитыми густым пыльно-зеленым плющом. Во дворе располагалась маленькая кухонка, а на первом этаже дома, с выходом на улицу – скобяная лавка, в которой обычно ночевали двое хозяйских слуг – старый седой дед и шустрый – лет двенадцати – мальчик. Старик Люченцо охотнее откликался на кличку Матрос и не упускал удобного случая рассказать о том, как служил в молодости на небольшом каботажном судне, «изведав все воды от Марселя до Палермо». Мальчик – Кьезо – типичный «гаврош», или, как их называли в Риме – «джаниколезе»: черноволосый, темноглазый, тощий, скудной одежонкой своей – рваные, до колен, штаны и куцая безрукавка – больше напоминавший бродягу, нежели слугу из вполне достойного дома, каковым, несомненно, считалась «Читта Франдолини», пусть даже только в соседских глазах. Франдолини – так звали хозяев: Амедео – низенького кривоного синьора лет сорока с лысой, обрамленной легкомысленными кудряшками, головой и потными руками, его дражайшую супругу Франческу – молодую даму в полном соку, кстати, что не так уж типично для Рима – натуральную (впрочем, очень может быть, что и крашеную) блондинку с карими чувственными глазами и небольшой – предмет постоянного уничижения – грудью. На взгляд Павла, Франческа была очень даже ничего, правда, так вовсе не считал хозяин, постоянно заглядывавшийся на соседку-булочницу – вот уж у той-то была гру-удь! Арбузы! Сия мощная, что уж там говорить, женщина с пышными бедрами и крепким телом, как сразу почувствовал Ремезов, представляла собой предмет тайного вожделения кривоногого Амедео Франдолини, окромя владения скобяной лавкой, еще и сдававшего в наем третий этаж дома.