Половина гоп-компании – человек этак с полдюжины – шумно зашла за угол… откуда тотчас же послышались крики, видать, пристали-таки к кому-то, засранцы!

Ага… вот, похоже, кто-то упал… А вот что-то звякнуло.

– Пойду, погляжу, – поднялся Ремезов. – Нехорошо так.

– И правда – нехорошо.

Переглянувшись, все тут же последовали за боярином, в том числе и Марко, откровенно радовавшийся – вот уж поистине благородный поступок!

А за углом уже вовсю разворачивалась хорошая драка, верней – избиение, да разве может быть по-иному, когда шестеро – на одного, пусть даже этот один – хваткий и мускулистый мужчина лет тридцати пяти, чуть лысоватый, с длинными каштановыми локонами и приятным, слегка вытянутым книзу, лицом с легкой небритостью и романтическими глазами художника или поэта.

Выхватив длинный кинжал, мужчина умело отбивался от наседавших на него пьяных юнцов, некоторых даже успел ранить – уныло скуля, они сидели, привалившись спинами к дому, и громко звали на помощь. И помощь – в лице остальных питухов – тут же последовала… правда, уже поздно – люди Ремезова уже вступили в драку. Убой с ходу ударил первого попавшегося в ухо – бедолага с такой силой улетел в кусты, что больше уже не показывался. Осип с Кондратием и примкнувший к ним Марко, обратив на себя внимание буянов, оттянули их от жертвы, впрочем, оказавшейся весьма опасной – вот еще кто-то из пьяниц заорал, схватившись рукой за плечо.

– Шли бы вы, парни, подобру-поздорову, – брезгливо перешагнув упавшего, Павел, проворно уклонившись от кинжала, тут же зарядил нападавшему ногой в пах и, двинув локтем другого, пожалел, что не прихватил с собой меч. Вроде бы неудобно, паломнику-то… Зато как бы сейчас пригодился добрый клинок… даже такой убогий, как тот, трофейный, разбойничий…

Бух! Кто-то снова кого-то ударил… кто-то снова шмякнулся, заголосил противным ломающимся дискантом… звякнул выпавший на мостовую кинжал.

– Ну, что? – самого юного нахала, совсем еще по виду дитя, Ремезов даже и бить не стал, просто крепко ухватил за ухо и, нахмурив брови, осведомился на том языке, которому научил его Марко. – Тебе какое ухо отрезать – левое или правое?

– Никакое, благочестивый синьор, – испуганно заплакал бедняга. – Отпустите меня, ради Девы Святой Марии Аракельской, пожалуйста.

– Ага, ты, оказывается, и вежливые слова знаешь. Никогда б не подумал.

– Не бейте меня, достопочтенный синьор.

– Не бейте! – скривившись, передразнил Павел. – А что делать-то? Всыпать бы тебе, брат, плетей.

– Пожа-а-алуйста, не на-а-адо…

– Лучше отправить их к подесте, – к Ремезову неожиданно подошел тот самый мужик, из-за которого и заварилась вся каша. – Здесь как раз скоро будут стражники.

– Ой, не надо к подесте! – нестройным хором завопили несколько протрезвевшие питухи. – Ради всего святого, простите нас…

– А вы кто такие-то? – наконец, поинтересовался боярин.

– Купцы из Апулии.

– Купцы?!!

– Ну, приказчики…

– Так и знал – менеджеры среднего звена, волчья сыть! Да бить вас, не перебить, за все ваше глупое зазнайство да хамство! Ла-адно… – Павел презрительно усмехнулся, глядя на дрожащих от страха приказчиков. – Пошли вон, и чтоб я вас здесь больше не видел, иначе, клянусь святой Марией Аракельской… Да быстрей убирайтесь, слыхали – скоро здесь будут стражники!

– Благодарствуйте, достопочтенный синьор!

Вся гоп-компания, прихватив раненых, спешно ретировалась, а избавленный от возможных больших проблем мужичок вежливо поклонился своим заступникам:

– Считаю своим долгом, синьоры, угостить вас за свой счет. И прошу – не отказывайтесь.

На следующий день Павел проснулся поздно, но все-таки раньше, чем подавляющее большинство его людей. Те – все, кроме Марко – еще спали, похрапывая в разных углах – кто на полу, кто на лавке, а кто – на широком угловом сундуке.

Встав, Ремезов распахнул ставни, щурясь от яркого дневного света, хорошо хоть еще солнце не било прямо в окна. По узенькой улочке уже шастал туда-сюда народец: тащили какие-то тюки носильщики, две разбитные девчонки – судя по одежде, служанки – с доверху набитыми самой разнообразной снедью корзинами, громко смеясь, возвращались с рынка – похоже, было примерно часов десять утра или даже больше. Кстати, голова у Павла не болела, просто жутко хотелось пить.

Спустившись по лестнице в лавку, молодой человек приветливо кивнул старику Матросу и вышел во дворик, где, в компании юного слуги Кьезо, обнаружился и Марко Грач. Вооружившись осколком кирпича и серым речным песком, Кьезо яростно надраивал большой медный таз… или то была сковорода… одновременно болтая с такой быстротой, что Ремезов плохо улавливал смысл. Что-то про церкви да про святых мучеников.

Толмач слушал внимательно, кивал да улыбался, время от времени притрагиваясь к висевшему на шее медальону с волосом Святой Девы.

– И вот отданная на поруганье язычникам святая Аньезе принялась молиться, и волосы ее принялись расти, расти, расти. Совсем скрыв наготу от похотливых взглядов варваров, с той поры и поставлен храм.

А вот эту фразу заболотский боярин понял – то ли сам подошел ближе, то ли мальчишка стал говорить медленнее.

– Неужто с той самой поры? – удивился Марко. – Тогда ведь все были – язычники.

Ушлый слуга тут же согласился не моргнув глазом:

– Ну, не с той… но храм старый, в древние времена построенный, а всякий знает – в древние-то времена куда больше благочестия было!

– Это верно, – теперь уж согласился толмач. – А далеко этот храм? Ну, Святой Аньез?

– Санта-Аньезе ин Агоне – так правильно называется, – парнишка махнул рукой. – Не, недалече. Спустишься к реке, перейдешь по мосту Честио, через Тиберину, на тот берег…

– Где театр Марцелла?

– Да, туда. Дальше налево, спросишь, где рынок цветов, а уж там совсем рядом.

Так еще и не замеченный собеседниками Павел еле слышно хмыкнул: в принципе, вполне доходчивое объяснение. Церковь Санта-Аньезе ин Агоне – на площади Навона, а площадь Навона – пожалуй, одна из красивейших в Риме… в Риме эпохи барокко, которая наступит… гм… еще через целых четыреста лет! Три фонтана – Нептун, Варвар (или – Мавр) и – знаменитейший – Фонтан Четырех Рек – мраморные скамеечки, рестораны… ничего этого, конечно, сейчас нет. А что есть? Романская, довольно мрачного снаружи вида, церковь? И что к ней так рвется Марко? Потому что… потому что святая Аньез… Аньез… Похоже, никак не выйдет из головы толмача та миленькая девчонка!

– Ой! – Марко, наконец, заметил боярина. – Доброго дня, досточтимый синьор Паоло.

– Да-да, – бросив таз (или сковороду), слуга поспешно вскочил на ноги и вежливо поклонился. – Доброго дня. Ну и спали же вы сегодня! Весь дом от храпа дрожал.