— Мне кажется это безумно романтичным! — восхищалась Лили во время заключительного совместного ужина в высококлассном ресторане. — Вы знаете, что, когда была война, воины маори должны были проползать между ногами дочери вождя? Тем самым они как бы проходили порог, превращаясь из мирных людей в безжалостных воинов. И чувства, которые она испытывает при этом, поскольку знает, что ее отец посылает этих людей против ее возлюбленного…

— Дочери вождя, исполнявшие роль жриц, были сильно ограничены тапу, — с кислым выражением лица заметил Бен. — Маловероятно, что такая девушка смогла бы хоть раз увидеть пакеха, не говоря уже о том, чтобы он смог пережить такую встречу…

— Не преувеличивай ценность науки, любимый! — рассмеялась Лилиан. — Я ведь пишу не исследовательский труд по культуре маори, а всего лишь хорошую историю.

— Однако именно этот ритуал по своей функции обесчеловечивания воина несет огромную эмоциональную перегрузку… — И Бен пустился в пространные объяснения. Лилиан слушала его с мягкой улыбкой, наслаждаясь устрицами.

— Не обращайте на него внимания, — негромко сказал Томас Уилсон мистеру Андерсону. — Малышка любит его в некотором роде как экзотического зверька. Нестандартное поведение и формы общения ей совершенно непонятны, но она охотно оплачивает корм и ветеринара.

И он снова обернулся к Лилиан:

— Что мы будем делать с вашим именем, Лилиан? Я предложил бы псевдоним. Но, может быть, инициалы стоит сохранить? Что скажете насчет «Берты Болейн»?

Последние недели беременности Лилиан провела за письменным столом в своей новой просторной квартире между Квин-стрит и университетом. Аванса за книги хватило не только на оплату аренды, но и на покупку некоторых предметов мебели, а также роды в госпитале, на чем настаивали как Бен, так и Томас Уилсон. Оба до смерти переживали за Лилиан, в то время как сама она относилась к ситуации гораздо спокойнее. Схватки начались после того, как она закончила последнее предложение «Хозяйки Кенвей-Стейшн».

— Вообще-то, я собиралась еще отредактировать… — с сожалением произнесла Лилиан, но позволила Бену отвести себя к машине.

К этому времени по городу ходили почти одни только автомобили, и Лилиан затеяла ссору с водителем, который, как ей казалось, ехал слишком осторожно.

Сами роды оказались ужасными, и не только потому, что Бену не разрешили присутствовать при этом событии — герой ее романа самолично, при в высшей степени драматических обстоятельствах помог героине разрешиться дочерью своего врага, которую самозабвенно готов был воспитывать как собственную дочь, — но и потому, что в родильном зале было очень холодно и сильно пахло лизолом. Вдобавок ко всему ноги Лилиан привязали к чему-то вроде виселицы, а неуклюжая медсестра прикрикивала на нее каждый раз, когда она принималась хоть чуточку жаловаться. У этой женщины не было ничего общего с тем ангелоподобным существом из первой коротенькой истории Лилиан, да и в остальном она пришла к выводу, что рождение детей на самом деле далеко не так восхитительно, как поется в песнях и рассказывается в романах.

Только увидев своего сына, Лилиан снова примирилась с реальностью.

— Мы назовем его Галахад! — решила она, когда к ней наконец пропустили бледного как смерть и совершенно не выспавшегося Бена.

— Галахад? — удивленно переспросил он. — Что это за имя? В моей семье…

— Это имя героя! — заявила Лилиан, но на всякий случай не стала говорить Бену о том, что его сын должен быть назван не только по имени рыцаря Грааля, но и в честь спасителя «Хозяйки Кенвей-Стейшн». — А глядя на твою семью…

Бен рассмеялся.

— Думаешь, однажды он осмелится возразить своей бабушке?

Лилиан захихикала.

— Может быть, он вообще вышвырнет ее со своего рудника!

Пока Лилиан печатала на пишущей машинке, которую подарил ей Томас Уилсон по случаю рождения сына, «Наследницу Вакануи», маленький Галахад лежал рядом с ней в колыбельке. Время от времени она качала его или пела романтические песни. Ночью он лежал между родителями и пока что мешал появлению еще одного малыша. Впрочем, теперь Лилиан решила быть осторожнее. Бен наконец сумел заставить себя расспросить товарищей насчет надежных предохраняющих средств и действительно купил необходимые для этого презервативы. И хотя было довольно трудно привыкать к этим толстым резиновым штукам, Лилиан настаивала на этом, потому что ей не хотелось больше встречаться с похожей на фельдфебеля акушеркой из Оклендского госпиталя. Бену все это было на руку; он радовался, что наконец-то можно не работать в порту. «Хозяйка Кенвей-Стейшн» уже спустя полгода кормила всю семью. Лилиан подписала контракт на следующие два романа, Бен защитился в начале 1918 года и стал одним из самых молодых докторантов Британской империи, а затем получил приглашение приехать читать лекции в Веллингтон.

Лилиан и Бен были счастливы.

— Что это Глория постоянно делает у маори?

Гвинейра снова нарушила собственное предписание не обсуждать семейные проблемы со своим управляющим Маакой. Но, как и прежде, на ферме не было никого, с кем можно было бы поделиться своими тревогами. Глория говорила мало, Марама тоже, а от Джека по-прежнему не было ни слуху, ни духу. То есть лично он не писал ей. Только Роли О’Брайен, слуга Тима Ламберта, время от времени писал Тиму и Илейн, сначала из Греции, потом из Англии. Судя по всему, он сопровождал транспорт с ранеными, который вывез Джека с Галлиполи, и иногда упоминал друга. Поначалу вести были угрожающими: «Мистер Джек до сих пор на пороге между жизнью и смертью». Потом он стал писать, что «мистеру Джеку уже немного лучше» и что «мистеру Джеку наконец-то разрешили вставать». Однако закулисная сторона событий так и оставалась тайной — Роли писал редко и не очень умело. Его рано отдали подмастерьем на шахту, и он почти не ходил в школу.

Гвинейра утешала себя тем, что в любом случае Джек жив, хотя, возможно, потерял руку или ногу. Почему он не писал сам или не попросил об этом кого-нибудь, для нее оставалось загадкой. Впрочем, Гвинейра хорошо знала своего сына: Джек не любил делиться неприятностями, и, если его настигал удар судьбы, он скорее предпочитал замыкаться в себе, нежели рассказывать об этом окружающим. Тогда, после смерти Шарлотты, он молчал много недель.

Это задевало Гвинейру, но она старалась не думать об этом. В данный момент более насущную проблему представляла для нее Глория, хотя атмосфера в Киворд-Стейшн немного улучшилась. Девушка перестала ссориться с пастухами, не обижала прислугу. Почти каждый день она садилась на лошадь и отправлялась в О’Киф-Стейшн в сопровождении собаки. Иногда Глория уходила пешком в расположенную у озера деревню маори. Чем она руководствовалась, Гвинейра не знала; Глория разговаривала с ней очень редко. К ужину или обеду девушка появлялась время от времени, предпочитая есть у маори, и, похоже, даже зимой ей не надоедала скудная пища. Если охотникам не удавалось подстрелить дичь, там можно было съесть разве что сладкий картофель или лепешку из муки, но, судя по всему, для Глории это было лучше любого обеда в присутствии бабушки.