«Как два пальца обоссать. Неплохо так вскарабкался, потихоньку, полегоньку».

В юности он взбирался на всевозможные богато украшенные дома благородных семейств Трелейна и рассыпающиеся здания складского квартала; его частенько преследовали головорезы из портовых трущоб или ругающиеся городские стражники. Во время войны он вскарабкался на скалы в Демлашаране, чтобы спастись от орды рептилий-пеонов, и руководил разведотрядом в горах Джерджиса, в Кириатских пустошах, где Чешуйчатые высокой касты выслеживали его. Высота и сомнительные упоры для рук и ног его почти не волновали. Обычно ему угрожали гибелью более опасные вещи.

В двадцати футах до укреплений Цитадели скала выдавалась вперед, и продвижение внезапно сильно усложнилось. Чаши и выступы сжались до упоров едва ли шириной в палец, складки стали вертикальными и гладкими. Он чего-то в этом духе ждал, в Демлашаране скалы были такие же, так что все закономерно. Но во тьме приходилось пробираться наощупь, а угол, под которым Рингил был вынужден откинуться назад, усилил нагрузку на руки, и без того онемевшие от боли – а грядущее прибытие на укрепления означало, что он не может позволить себе лишнего шума.

Он перебрался через изгиб скалы, тяжело дыша, цепляясь кончиками пальцев и царапая скалу одним сапогом, чтобы хоть как-то себе помочь, пока другая его нога беспомощно болталась. Пот тек в глаза, пальцы по чуть-чуть соскальзывали всякий раз, когда он хватался вновь – и, заметив кривую трещину в укреплениях, Рингил понял, что слишком сместился влево. Между тем местом, где он находился, и тем, куда требовалось попасть, выступающая часть скалы была гладкой и белой в свете Ленты, наглым образом лишенной выдающихся черт. Хотя… ну да, на ее поверхности виднелась щель, по всей видимости, наследство того же извержения с землетрясением, что раскололи крепостную стену наверху, но до нее было, мать твою, очень далеко. Пальцы Рингила заскользили, он взмахнул ногой, сильно ударился большим пальцем о камень, взмахнул еще раз, на миг уперся, оттолкнулся и прыгнул к щели…

Промахнулся.

Он увидел, как пальцы коснулись края щели, увидел, как им не удалось схватиться, и его разум затуманился. Мимо лица с шумом пронеслась поверхность скалы, желудок подскочил до самого горла…

И что-то темное, холодное потянулось к нему.

– Соль на ветру, – донесся откуда-то высокий голос, леденящий душу. – На болотах.

Позже он клялся, что почувствовал, как тонкие ледяные пальцы обвиваются вокруг запястья и рывком тянут его вверх, к выступу на скале – к спасению.

Туман в голове рассеялся, словно его сдуло мощным порывом ветра. В шее и груди что-то сильно пульсировало. Он висел на утесе, зацепившись одной рукой, перекосившись вправо, неуклюже втиснув обе ступни в щели ниже. Рингил понятия не имел, как это получилось.

«Не важно, как ты это сделал, Гил. Шевелись!»

Переставляя руку за рукой вверх по трещине, наклонившись вправо, втыкая мыски сапог под любым кривым углом, как получалось, сражаясь с попытками тела развернуться в другую сторону над пропастью… Вскарабкавшись таким манером на пять футов, он смог дотянуться до первого из расколотых каменных блоков крепостной стены и засунуть одну руку в трещину. Нашел место, где целый блок вывалился и упал, оставив в кладке дыру, словно на месте выбитого зуба. Наверху стена развалилась вдоль трещины. Рингил ухватился обеими руками, забрался в нее по грудь, потом устало подтянул ноги. Втиснулся в дыру боком.

– Как два пальца… – Он еле дышал, но все-таки тихо хихикнул. – Неплохо так. Вскарабкался.

Стал протискиваться вверх между разбитыми кромками каменной кладки, то и дело останавливаясь, чтобы высвободить застрявший меч. Наконец ему удалось высунуть голову из-за укреплений. Внизу был пустой треугольный двор с сухим фонтаном в центре и крытой галереей с дальней стороны. В памяти всплыла карта: выйти отсюда можно через коридор слева.

Как и обещано, никаких часовых.

Он дал себе минутку, чтобы восстановить силы и самообладание, затем перемахнул через стену и приземлился во дворе, словно кот. Быстро проскользнул к галерее, и там тени поглотили его.

В свете лампы висящее на стене кабинета Арчет массивное тело Ангфала – черные железные витки, выпуклости – тускло поблескивало. Миниатюрные стекляшки, горящие зеленым и желтым, рассыпанные в беспорядке по всему корпусу Кормчего, глядели на полукровку, будто она очутилась в лесу, полном разномастных глаз, смотрящих из темноты. Отдаленно похожая на паука конструкция из элементов жесткого каркаса и раздутой центральной части посреди стены, ближе к потолку, никогда не двигалась – не могла, поскольку была приделана с помощью заклепок, – но неизменно производила впечатление существа, готового прыгнуть или просто неуклюже свалиться Арчет на голову. В том, как инженеры установили Ангфала, ощущалось что-то небрежное, хаотичное, и оно идеально подходило к хаосу бумаг, книг и сундуков с хламом, которыми был завален кабинет. Кормчий, однако, в нем доминировал. Его голос мог исходить из любой части уродливого тела или, если на то пошло, из любого темного угла комнаты.

– Ты выбрала интересное время, чтобы сообщить мне об этих делах, дочь Флараднама. Что именно тебя задержало?

Как и Манатан, Ангфал говорил с интонациями, наводившими на мысль о дружелюбном маньяке, беседующем с маленькой девочкой, которой он в любой момент может подарить блестящую монетку или прикончить ее, чтобы сожрать. В его голосе трудно было выделить человеческие эмоции. Но поскольку Арчет к нему давно привыкла, она расслышала, что Кормчий обеспокоен.

– Я была занята.

– Да что ты говоришь.

Она изо всех сил пыталась не оправдываться.

– Сейчас все… сложно.

– Не сомневаюсь. Кринзанц – коварный наркотик.

– Да я не об этом! Я была во дворце…

– Само по себе это замечательно, да. Молодец. Тем не менее, дочь Флараднама, ты должна была прийти ко мне с этим раньше.

– У меня, знаешь ли, собственное имя есть.

Даже для ее собственных ушей эти слова прозвучали по-детски обидно. Но после расставания с Рингилом у реки она пребывала во власти усталости и угрюмой печали, боролась с сомнениями и гневом, у которого не было четкой цели. Поэтому растянулась за письменным столом и сердито глядела на непостижимые, испещренные стеклянными «глазами» потроха Ангфала, проклиная ослиное упрямство, которое не давало совершить набег на запас криновой настойки в кладовой. От жажды наркотика Арчет казалось, что каждый ее нерв – веревка, прогрызаемая крошечной крысой.

– Выходит, ты стремишься порвать со всем, что связывает тебя с народом отца?

– Ну, они-то со мной порвали, верно? – Она раздраженно пнула стопку книг на углу стола, освобождая место для ног. Пара томов грохнулись на пол. – Сколько ты здесь видишь гребаных кириатов?

– Половину одного. И она ведет себя плохо.