Илл. 45. Подписчики главных кандидатов на президентских выборах в Twitter и Facebook в 2008 и 2016 годах.

Пожалуй, самым болезненным моментом в выборах 2016 года для властителей Кремниевой долины стало то, что их сетями пользовались для распространения лживых историй – тех самых “фейковых новостей”, на которые неоднократно жаловался сам Трамп, продолжая при этом распускать множество собственных фальшивок и пустышек. В сентябре Facebook разнес выдуманную новость о том, что Трампа поддержал папа римский[1371]. В ноябре Google нечаянно поместил в топ новостей сфабрикованное сообщение о том, что Трамп якобы победил на прямых выборах[1372]. Это тоже сыграло на руку Трампу. Из всех заведомо фальшивых новостей, которые распространялись в течение трех месяцев до выборов, антитрамповскими новостями пользователи Facebook делились 8 миллионов раз, а антиклинтоновскими – 30 миллионов раз[1373]. Почти четверть ссылок, появлявшихся в твитах у выборки из 140 тысяч мичиганских пользователей в течение десяти дней до 11 ноября, вели к фальшивым новостям[1374].

Выборы 2016 года ознаменовались самой напряженной за всю американскую историю борьбой – даже более напряженной, чем борьба за исход британского референдума о выходе из ЕС. Если бы менее 39 тысяч избирателей в трех “колеблющихся” штатах (Мичигане, Пенсильвании и Висконсине) отдали голоса за Клинтон, а не за Трампа, то она победила бы и на прямых выборах, и в коллегии выборщиков. Историки будут бесконечно спорить о том, какая из бесчисленного множества переменных величин стала в итоге решающей, – как будто все остальное непременно осталось бы точно таким же, если бы изменился всего один фактор. В одном не приходится сомневаться: если бы Дональд Трамп не использовал все преимущества социальных сетей через онлайн-площадки, он бы никогда не стал президентом США. В доинтернетные времена он вряд ли угнался бы за Клинтон: ему попросту не хватило бы финансовых средств на старомодную войну на истощение – методами телевизионной агитации. Можно было бы сказать, что социальные сети позволили ему провести кампанию более эффективно, пусть даже ее организация казалась хаотичной, – но это значило бы упустить из виду крайне важный момент. Статистическая карта избирательных округов США показывает, что Трамп победил в “Трампленде”: округа, в которых большинство голосовало за него, составляют 85 % от поверхности суши США, – тогда как Клинтон побеждала, так сказать, на “Архипелаге Хиллари”. Ее приверженцы были плотно сосредоточены в крупных городских агломерациях на обоих побережьях, тогда как электорат Трампа ровно распределялся по центру страны – по большим и малым провинциальным городам и сельским общинам. И вот парадокс: казалось бы, преимущество в сетевой избирательной кампании должно было достаться Клинтон – ведь ее сторонники образовывали более густые скопления и к тому же были моложе. Подобный же парадокс наблюдался в случае Брекзита: победу кампании за выход из ЕС принесли избиратели постарше, проживавшие главным образом в захолустьях Англии и Уэльса, но не в крупных городах. Если ключом к политике популизма являлись социальные сети, почему же тогда за популистские решения голосовали преимущественно те группы, которых, пожалуй, не заподозришь в пристрастии к Facebook, – пожилые сельские жители?[1375] Объяснение этому есть. Безусловно, Каммингс и его американский коллега – руководитель кампании Трампа Стивен К. Бэннон – пользовались социальными сетями гораздо искуснее, чем их политические противники. Но популистские кампании не обрели бы такого успеха, если бы распространявшиеся ими мемы не разносились дальше – по тем неэлектронным “форумам”, где собираются самые обычные люди и где дружеские связи – отнюдь не фейковые (как часто бывает в Facebook), а самые настоящие, – иными словами, по пабам и барам. А этого, в свой черед, не происходило бы, если бы сами эти мемы не оказывались созвучны мыслям простых людей.

Илл. 46. Предвыборная кампания Клинтон в 2016 году: провальная иерархическая структура.

Илл. 47. Социальная сеть Дональда Трампа в интернете. 2016 год

В Вавилонской библиотеке интернета многому из того, что мы читаем, верить нельзя. Потому-то наиболее глубокие социальные связи остаются местными и живыми. Таким образом, исход политических состязаний 2016 года решался не в Вавилонской библиотеке, а в барах и пивных англоязычного мира. Интернет предполагал, а завсегдатаи салон-баров располагали.

Но что же они натворили?

В классическом немом кинофильме Фрица Ланга “Метрополис” (1927) показано, как восставшая сеть разрушает иерархический порядок. Метрополис – город небоскребов. Наверху в шикарных пентхаусах обитает элита, а власть находится в руках тирана Джо Фредерсена. А внизу, на подземных фабриках, тяжко трудится пролетариат. Случайно став свидетелем аварии на производстве, беззаботный прежде сын Фредерсена внезапно задумывается о том, в каком убожестве и среди каких опасностей живет рабочий класс. Наступает развязка – попытка насильственной революции, а затем – техногенная неумышленная катастрофа: когда рабочие разбивают силовой генератор, отказывают водяные насосы, и их жилье затапливает.

Пожалуй, “Метрополис” помнят прежде всего из-за характерного женского робота, превращенного потом в двойника главной героини – Марии. По словам Ланга, на создание фильма его вдохновило первое посещение Нью-Йорка. Ему показалось, что небоскребы Манхэттена на языке архитектуры идеально выражают хроническое социальное неравенство. Современники – в частности, придерживавшийся правых взглядов медиамагнат Альфред Гугенберг – уловили в фильме коммунистический подтекст (хотя жена Ланга, соавтор его сценария, была радикальной немецкой националисткой и позже вступила в НДСАП). Однако сегодня кажется, что “Метрополис” явно выходит за рамки политических идеологий середины ХХ века. Из-за обилия религиозных аллюзий и кульминационного искупительного действа “Метрополис” смотрится как мифологическое изображение современного мира. Очевидный вопрос, который ставит этот фильм, актуален и по сей день: как урбанизированному, технически развитому обществу избежать катастрофы, если его существование построено на глубоком социальном неравенстве?