Леонард, выглядевший очень респектабельно со своей серебристой сединой, в смокинге и чёрной бабочке, вышел на сцену, отвесил Риду глубокий поклон и поблагодарил его за то, что тот напомнил ему, что он за свою жизнь написал пару приличных строчек. Он назвал оказанную ему честь «таким маловероятным событием», и в нём говорила не только скромность: он был вполне серьёзен. Он вспомнил «пророческое заявление Джона Ландау в начале 1970-х: «Я узрел будущее рок-н-ролла, и это не Леонард Коэн» [10]. Это была шутка: на самом деле Ландау, который теперь возглавлял отборочный комитет Зала Славы рок-н-ролла, а в начале 70-х был сотрудником журнала Rolling Stone, сказал, что узрел будущее рок-н-ролла, и это Брюс Спрингстин. Но в Rolling Stone ранние альбомы Леонарда действительно встречали разгромной критикой: альбом Songs from a Room в рецензии назвали «выражающим депрессию и вгоняющим в депрессию» [11], а Songs of Love and Hate — альбомом, который «не вызовет в вас желание двигать тельцем» [12]. Как и Лу Рид, Леонард заменил речь декламацией, торжественно прочтя первые пять куплетов своей песни «Tower of Song». В нарушении традиции он не стал выступать на церемонии — он ещё не был готов выступать. Но он постепенно шёл к этому. Пока что он предоставил сцену Дэмиену Райсу, исполнившему «Hallelujah»; эта песня — в версии Джеффа Бакли — в то время занимала 1-е место по продажам в iTunes. Очередной всплеск её популярности был вызван не тем, что Леонард наконец занял официальное место в пантеоне поп-музыки, а горячей онлайн-дискуссией по следам телеконкурса American Idol, на котором её спел Джейсон Кастро.

Тем временем в Лос-Анджелесе Бек был готов рвать на себе волосы. Ни одна вокалистка, пришедшая к нему на прослушивание, его не устраивала. Он спросил Шэрон Робинсон, не может ли она порекомендовать хоть кого-нибудь. Шэрон назвала имена Чарли и Хетти Уэбб. Сёстрам Уэбб было немного за двадцать. Они родились в Англии с разницей в два года и начали петь и играть дуэтом ещё подростками — Чарли на гитаре, Хетти на арфе. Они приехали в Лос-Анджелес с намерением записать альбом, и их лейбл предложил им параллельно написать несколько песен для детского альбома, который они собирались выпускать. У Шэрон был издательский договор с той же фирмой, и её тоже привлекли к этому детскому проекту. Оказалось, что они замечательно поют втроём: их голоса прекрасно сочетались друг с другом.

С тех пор сёстры Уэбб потеряли свой контракт, и они были уже готовы сдаться и вернуться домой, когда позвонила Шэрон и сказала, что Леонард ищет вокалистку. Сёстры ответили, что знают очень мало песен Леонарда; хотя они выросли на родительской коллекции пластинок сингер-сонграйтеров 60-х и 70х, их отец не терпел в своём доме альбомы Леонарда: он был парикмахером, а его коллега в салоне целыми днями крутил одни только записи Коэна. Ещё они сообщили Шэрон то, что она и так знала: сёстры были готовы работать только вместе и не желали разделяться.

Когда сёстры Уэбб пришли на репетиционную студию SIR, там уже собралась вся группа. Бек поставил запись «Dance Me to the End of Love» и попросил всех троих певиц придумать свои партии. Затем сёстры достали свои инструменты, арфу и гитару, и спели две собственные песни, «Baroque Thoughts» и «Everything Changes». Когда Бек изучал их страничку на Myspace, он счёл их слишком молодыми. Теперь же, услышав их пение, он понял: вот вокалистки, которых он искал. Когда сёстры ушли, он позвонил Леонарду в Нью-Йорк. «Я сказал: «У меня одна хорошая новость и одна плохая новость. Хорошая новость — кажется, я нашёл вокалисток». Леонард сказал: «Прекрасно». «Плохая новость — теперь их три». Когда Леонард вернулся из Нью-Йорка, мы снова пригласили сестёр, и стало ясно, что тут и думать нечего. Мы знали, что нашли вокалисток и теперь у нас есть готовая группа».

Репетиции продолжились всерьёз; до тура оставалось уже меньше шести недель. «Это были интересные репетиции, — вспоминает Чарли. — Не было какого-то строго заданного направления, Роско не отдавал приказов, и Леонард тоже». «Я чувствовала, что они оба позволяют каждому [по-своему] прийти к песне, — говорит Хетти. — Сыграв несколько песен, мы делали перерыв на чай с сэндвичами, и пока мы возились, Леонард брал гитару и пел «The Stranger Song» или «Avalanche». Я чувствовала, что он ищет себе место в новом времени и в этих новых обстоятельствах». В конце недели сёстры улетели в Англию, чтобы получить рабочие визы. Они провели дома выходные и к понедельнику вернулись.

В последние недели репетиций Бек стал замечать, что отношение Леонарда к туру изменилось. «Группа начала приходить в форму, и Леонард мог вести репетиции и заниматься тонкой настройкой, чтобы группа отвечала его пожеланиям; он теперь мог получить в музыке именно то, что хотел». Ещё Леонард оттачивал свои навыки шоумена и «падал на колени даже на репетициях. Он делал это не только для публики — он делал это ещё и для музыкантов; если он опускается на одно колено и плотно обхватывает микрофон, это сигнал нам: играйте деликатнее. Нужно больше интимности».

Роб Хэллет уже начал нервничать. После четырёх месяцев репетиций он пока что видел только счета. «Спустя примерно миллион долларов я запаниковал. Затем Леонард сказал: «О’кей, приходи на репетицию». Перед студийной сценой, забитой инструментами и аппаратурой, специально для Хэллета поставили диван. «Я был просто в восторге, — вспоминает Хэллет. — Это было божественно». Шоу было готово. «И тогда Леонард настоял, чтобы, прежде чем делать что-либо серьёзное, мы устроили ему концерты в канадской глуши — в мелких городишках; он называл места, о которых я в жизни не слышал». Тур постепенно становился реальностью, и Леонард попросил Кори организовать для него, как он выразился, «предварительный тур»: восемнадцать маленьких концертов — для разогрева — в Приморских провинциях Канады, вдали от мира. В таких местах он, наверное, не встретит недоброжелателей, только и ждущих, как он провалится. Заодно Леонард попросил Кори быть его менеджером.

Первый концерт состоялся 11 мая 2008 года в городе Фредериктон, провинция Нью-Брансуик. «Мы тогда шутили: сперва возьмём Фредериктон, потом возьмём Берлин», вспоминает Хэллет. Леонард и музыканты, а также технический персонал, Кори и Хэллет, приехали в город за несколько дней, чтобы провести несколько пяти-, шестичасовых репетиций в зале, где им предстояло выступать. Подготовиться лучше было бы невозможно. Все 709 мест в крошечном театре были моментально распроданы. Хэллет про себя подумал, что они могли бы легко продать в десять раз больше билетов, если бы Леонард не настоял на таком маленьком зале, а Кори не сделал бы всё от него зависящее, чтобы об этом концерте почти никто не узнал.

Вечером в день первого концерта Леонард стоял за кулисами в своём двубортном пиджаке, который свободно болтался на его изящной фигуре; он до сих пор не был готов сказать под присягой, что уверен в предстоявшем ему туре. «Он нервничал, — рассказывает Хэллет. — Со стороны это было незаметно, но он страшно нервничал». Если бы рядом с Леонардом была его мама, она посоветовала бы ему побриться. Ещё можно было бы пропустить несколько стаканчиков чего-нибудь крепкого и покурить; однако Леонарду предстоял первый в его жизни тур без алкоголя и сигарет. Он сделал глубокий вдох; в монастыре его научили: «прекрати ныть» [13]. Сняв шляпу, он склонил голову и произнёс короткую молитву. В зале погас свет. Распрямив спину и поплотнее надев свою федору, Леонард вышел на сцену.