скольких лет разлуки, полный надежд, что наконец путем личного свидания с ним и доклада о своей поездке мне удастся выяснить много наболевших вопросов…

Но Марков в Берлине был так же неуловим для меня, как и в свое время в Петербурге!..

Злостным вымыслом является также и утверждение Маркова (Высший монархический совет. № 124. С. 4), что якобы я за свое пребывание в Тобольске виделся с лицом, привозившим из Москвы государю деньги, и что оно «встретило со стороны Сергея Маркова всяческие придирки и затруднения в сношениях с заключенными и вынуждено было снабдить корнета солидной суммой денег, чтобы он скорее уехал из Тобольска и не мешал. Получив деньги, С. Марков тотчас отбыл в Тюмень».

Как видно из моих записок, никого, кроме о. Васильева, его сына и служителя Кирпичникова, я за свое пребывание в Тобольске не видел и уехал из него, согласно воле государыни, в село Покровское, а не в Тюмень.

«Лицо», о котором говорит Марков, является плодом его больной фантазии!

Покажется, быть может, странным, почему это вдруг Марков-второй потратил столько драгоценного времени, чернил и бумаги, чтобы на страницах своего пресловутого «Еженедельника» оклеветать, облить грязью и так наивно изолгаться по адресу маленького, никому не известного офицера?.. Почему это вдруг этому «вождю» русского монархизма потребовалось давать ложные свидетельские показания судебному следователю по особо важным делам?..

А вот почему.

Уж больно стыдно этому неудачливому политику и организатору услышать правду, быть может, и горькую от хорошо и близко (вопреки его уверениям!) известного ему молодого его сотрудника, который паче его чаяний остался жив и может много рассказать о деятельности этого непризнанного монархического Мессии!..

Если верить Маркову-второму, что он боялся меня в советском Петербурге в 1918 году, то отчего же он боялся меня в 1920 году в Берлине, находясь в такой дали от нелюбезных ему ЧК и ГПУ?

Что же касается материалов судебного следствия, опубликованных Н. Соколовым, то я отнюдь не могу признать их беспристрастными и отвечающими истине. По непонятной для меня причине Н. Соколов весьма легкомысленно и пристрастно распорядился имевшимся у него следственным материалом, сделав из него выборки свидетельских показаний, осветив известные факты и роль некоторых лиц в угодном ему свете.

В 1921 году я, будучи проездом в Берлине, у своих друзей познакомился с капитаном лейб-гвардии Петроградского полка Павлом Петровичем Булыгиным, который рассказал мне, что он по поручению ее величества государыни императрицы Марии Феодоровны летом 1918 года ездил из Крыма в Екатеринбург, куда прибыл после тяжелого пути уже после памятных событий июля 1918 года. Он остался при войсках Сибирской армии, где впоследствии познакомился с неким Н. Соколовым, судебным следователем по особо важным делам, который был назначен адмиралом Колчаком для ведения следствия по делу об убийстве царской семьи. Он помогал ему при ведении следствия, и как Соколов, так и он лично после сибирской катастрофы и гибели Колчака прибыли в Европу. Н. Соколов остался во Франции, а он приехал в Германию.

Я никогда не скрывал от лиц, которых считал нужным посвятить в детали моей поездки в Сибирь, всего того, что мне лично пришлось видеть и пережить и что мною было предпринято в деле облегчения участи царской семьи. Таким человеком я считал капитана Булыгина и от него не скрыл ничего, что мне было известно по интересовавшему его делу, и во всех подробностях описал ему свою поездку в Тобольск, службу в Красной армии, о своей связи с братом ее величества, великим герцогом Эрнстом Людвигом Гессенским, и т. д.

Уступив его просьбам, я согласился дать свои письменные заметки по всему мною рассказанному для передачи их судебному следователю Соколову на предмет сохранения со всем собранным следственным материалом. Передавая свои письменные заметки, которые можно охарактеризовать как краткий конспект настоящей книги, я убедительно просил капитана Булыгина просить Н. Соколова не пользоваться этим материалом для мемуарных целей, то есть ни в коем случае не публиковать его за границей, так как я считал, что предание гласности некоторых фамилий более чем преждевременно.

Я заметил капитану Булыгину, что на основании всего того, что мне пришлось пережить и увидеть, я мог бы сам написать сенсационные мемуары, но я далек от мысли о спекуляции на памяти дорогих для меня их величеств. Капитан Булыгин заверил меня, что и Н. Соколов далек от мысли опубликования собранного им материала, что этот материал представляет из себя не только судебную, но и государственную тайну и что весь материал, как и найденный пепел, обрубок пальца и кусочек кожи, вместе со всеми найденными в Ипатьевском доме вещами царской семьи будет в самом непродолжительном времени передан на благоусмотрение ее величества государыни императрицы Марии Феодоровны.

Каково же было мое удивление и негодование, когда в газете «Последние новости», № 1208 от 30 марта 1924 года я прочел статью господина Словцева «Три попытки спасения царской семьи». Из этой статьи мне сделалось ясно, что Н. Соколов, вопреки уверениям капитана Булыгина, решил предать судебную тайну гласности путем издания книги своих воспоминаний на французском языке. Это ясно говорило о коммерческой подкладке этого предприятия, так как совершенно очевидно, что французская публика более кредитоспособна, чем русские беженцы, которых Н. Соколов заставил прождать более года, прежде чем он дал нам всем возможность ознакомиться с русским подлинником его книги.

Так как в статье господина Словцева, написанной на основании книги Н. Соколова, была затронута и моя фамилия, и затронута весьма бесцеремонно, то я счел в целях установления истины ответить на эту статью письмом в редакцию газеты «Руль» с кратким объяснением своей поездки в Тобольск и связи с братом государыни. Это письмо было напечатано в газете «Руль» и перепечатано газетой «Вера и верность».

Мое письмо нашло отклик, и Марков-второй на страницах своего еженедельника разразился, как замечает газета «Руль», «гнусной руганью» по моему адресу.

Я решил не вступать в дальнейшую перебранку с почтенным автором статьи «Ловцы правды» в № 124 еженедельника «Высший монархический совет». Я полагаю, что предлагаемая книга является достаточно исчерпывающим ответом на все инсинуации по моему адресу, состряпанные Марковым-вторым.

Ознакомившись с книгой Н. Соколова сначала во французском издании, а потом в русском подлиннике, я констатировал, что Н. Соколов, воспользовавшись позднейшими показаниями Маркова-второго и Соколова-Баранского, которые он воспроизвел на страницах своей книги «Убийство царской семьи» (с. 95, 96, 97), моими показаниями совершенно пренебрег, хотя они и проливали достаточный свет на деятельность Маркова-второго по делу освобождения императорской семьи.

Далее… Н. Соколов не отказывается от того, что у него были мои письменные показания, и, выбирая из них две или три нужных ему