— Эх, — вздохнул я. — Когда Трофим кота своего догонит, прикажите, чтобы он зашёл ко мне в кабинет, — попросил я.

— Ваше Императорское Величество, — дрожащим голосом произнёс Трофим, снова поклонившись в пол, едва не ударившись лбом об паркет. — Не велите казнить, велите миловать!

— О какой казни речь? Мы же не в шестнадцатом веке, — успокаивающим тоном произнёс я.

— Я же это… Котика-то как увидел, а он бедный, несчастный, замёрзший. Как вот его не накормить-то? Вы уж не серчайте. Уверен, вы найдёте хорошего слугу. Только хотя бы в Сибирь не отправляйте.

— Эх, Трофим, Трофим… Что же ты за человек-то такой? Кто же из-за котов в Сибирь-то отправляет? Это ж не ты вазу разбил. Слушай, Трофим, я вот подумал… Что если организовать некую службу, которая бы за бродячими животными ухаживала, какой-то контроль организовывала. Что ты по этому поводу думаешь?

— Живодёрню, что ли? — сглотнув, спросил он.

— Да не живодёрню. Этим животным любовь, да уход нужны. И так у них в жизни мало хорошего.

Будто бы в подтверждение моих слов раздалось злобное мяуканье. А Трофим, криво улыбнувшись, слегка изогнул тело.

— Это ещё что? — едва не рассмеявшись, спросил я.

— Кот царапается, — ответил Трофим.

В этот момент у него из-за пазухи выглянула морда испуганного кота, который явно сейчас царапался, пытаясь выбраться наружу.

— Бога ради, выпусти уже его. Пойди на кухню и накорми. Только в залы не пускай, чтобы он снова чего-нибудь не разбил.

Глава 22. Казнь

То, что я сегодня решил устроить — атавизм, да еще какой! Так ведь и абсолютная монархия, в которую я попал, став, ни много ни мало властителем одной шестой части суши, тоже тот ещё пережиток! Так что, атавизмом больше, атавизмом меньше — какая разница, ведь верно?

Во внутреннем дворе Петропавловской крепости, на плацу, стояло разомкнутое каре, в составе гвардейских полков. Разумеется, все полки Российской империи сюда бы не вошли, но были представлены сводными ротами. А ещё здесь присутствовали высшие особы империи — министры, начальники департаментов, губернаторы, сенаторы и главы Думских фракций. Тут же мельтешило несколько фотографов, два оператора с кинокамерами. Иноземных послов на зрелище приглашать не стали, а тех, кто выражал желание присутствовать или отправить сюда корреспондентов иностранных газет, довольно вежливо, но достаточно жестко осаживали. Мол, то, что здесь происходит — сугубо внутренне дело, а вякать о нарушении прав и свобод вы вольны где-нибудь в Лондонах, или Парижах, а не в российской столице. Вопить, разумеется, станут, но нам не жалко. Напротив, уже замечено, что чем меньше мы в России обращаем внимание на вопли за рубежом, тем они тише и, соответственно, станут громче, ежели мы к ним начнем прислушиваться.

Гражданская казнь в империи в последний раз проводилась не то семьдесят лет назад, не то восемьдесят, но формально ее никто не отменял. Просто, после ломания шпаги над Гавриилом Михайловичем Чернышевским, в сторону государственного преступника полетели цветы от взбалмошных девиц, видевших в нем жертву царского произвола. Посему, государство остерегалось делать из преступников мучеников. В чем-то я тут согласен и, доведись до меня, не стал бы «канонизировать» писателей и поэтов, а потихоньку отправил бы их на сельскохозяйственные работы куда-нибудь в Воронежскую губернию. Прежде чем учить других жить — научись картошку выращивать. И обществу польза, и писателю впечатления. Но тут ситуация совсем иная. Два государственных преступника, изменника Родины, действовавших в интересах иного государства, забывших и про присягу, и про свою дворянскую честь.

Да-да, присягу они мне принесли сразу же после смерти моего дедушки — почившего в бозе императора Николая Александровича.

Я не собирался устраивать гражданскую казнь при большом стечении народа, потому что для толпы это превратилось бы в обычное зрелище, вроде ярмарочного балагана, потерявшего всякое поучительное значение, но специально собрал «соль земли русской». По поводу «соли» у меня большие сомнения, разумеется, но для каждого из особ, наделенных властью, сегодняшнее событие напоминание и предостережение — коли империя наделила вас огромной властью, то она может забрать все обратно. Да и об обязанностях забывать не стоит. Недемократично, разумеется, но народ меня поймет. А коли не поймет, то ему же хуже. Всякий должен осознавать, что к изменникам у нас милости нет, и не будет.

В центре плаца высился деревянный столб, к которому прикованы два человека, еще недавно являвшиеся очень высокими сановниками Российской империи. Неподалеку горит костер. Для чего он тут нужен, никто не знает.

Барабанная дробь и судья с погонами генерал-майора произносит приговор. Весь текст приводить здесь нет смысла, но самое главное публика поняла, что князь Сангушко Романа Борисович, исправлявший обязанности управляющего Кабинетом его императорского величества и Дризен, генерал-лейтенант и начальник разведки приговариваются к «лишению чести, дворянского титула, звания и орденов», после чего их подвергнут «расстрелянию» (именно так!), но в виду милосердия его императорского величества, «смертная казнь заменяется на вечную каторгу». Высший военный суд, состоящий из двух генералов и одного полковника, единодушно вынес решение о смертной казни, но коли я стою выше закона, то это решению могу и отменить.

Наверное, стоило поставить обоих изменников у стенки, выстроить перед ними взвод солдат. Юный подпоручик, уже готовый взмахнуть шашкой, скомандовав: «Цельс!», а из-за угла выскакивает гонец на лихом коне (ладно, применительно к нынешним реалиям — на мотоцикле), доставивший срочный императорский пакет с помилованием. Но не буду играть в мелодраму, а иначе, кто-то из приговоренных может и с ума сойти от счастья. Говорят, бывало такое.

И чего это я помилосердствовал, хотя изменников полагается вешать? Или наоборот, проявил чрезмерную жестокость? Судя по хмурым взглядам Сангушко и Дризена, они предпочли бы, чтобы их расстреляли. Понимаю.

Мало кто из людей, заработавших чины-звания и ордена сможет пережить, когда с него срывают погоны, выдирают награды, острым лезвием срезают с тела мундир, а потом бросают все в костер. А специально обученный человек ломает над головой шпагу — символ дворянства. Надеюсь, позаботились, чтобы шпага была хорошо подпилена? А иначе начнут ломать об голову, кровь потечет и обоих преступников станет жалко.

Молодцы. Сломалась легко, будто сухая ветка в зимнем лесу.

И все. Нет больше таких дворян Российской империи. Нет теперь князя Сангушко, стремящегося отсоединить Польшу, для чего он готов был пойти на сговор с врагом, нет фон дер Дризена, предавшего страну и государя в интересах Великобритании.