круглый год, в отличие от Ассама и Дарджилинга. Спрос на чай неутолим. А на более теплых участках, расположенных ниже, раскинулись бесконечные акры каучуковых деревьев.

— На одиннадцатом вираже. Оползень. На том же самом месте, — сообщает Кромвель в заключение своего доклада.

Я ведь чувствовал, что не зря прошу двойной.

Оползень на одиннадцатом вираже дороги — это катастрофа. Через неделю у них закончатся запасы риса — для их работников возможность получать рис гораздо важнее выплаты жалованья. Дигби хорошо представляет это место, где дорога внезапно обрывается расселиной из грязи, валунов и вырванных с корнем деревьев. Наверху из плоской скалы таинственным образом бьет родник. Стигма. Туземцы ставят там пирамидки из камней, подношения Варуне и Ганге, но боги не унимаются. Выход из положения довольно болезненный: нужно прорубаться параллельно оползню через дремучий лес, пока не окажешься под преградой, а потом прорубаться обратно наверх, чтобы опять вернуться на дорогу. Участвовать в деле будет каждое поместье. Работникам придется таскать грузы по этому U-образному объезду, пока дорогу не восстановят. Или объезд станет новой дорогой.

На следующее утро муссон прекращается, как по щелчку выключателя, непрерывный монотонный стук дождя по крыше стихает. Долгие недели перед Дигби открывался вид лишь на клубящийся туман, или изредка, когда облака спускались в долину, он смотрел сверху, как Зевс, на верхушки кучевых облаков и грозовых туч. Сейчас снаружи ярко и солнечно, сараи для переработки сырья и соломенная крыша амбулатории напоминают промокшего замызганного бродячего пса. Несмотря на историю с оползнем, настроение у Дигби приподнятое.

Скария, помощник и аптекарь, торопится в амбулаторию, в своем нарядном свитере цвета желчной блевотины. Из ноздрей его струится табачный дым, клубами густеющий в прохладном воздухе. Этот человек настолько зависим от никотина, что сосет забористые сигары, как бииди. При виде Дигби он задерживает дыхание, скрывая дым, и приветственно взмахивает рукой. С пустяковыми жалобами больных нервозно-истеричный Скария еще может справиться, но в экстренной ситуации он хуже чем бесполезен, он помеха.

Кромвель приводит лошадей. Глаза у него осоловелые, но все равно улыбается. Кромвель уже умудрился побывать на оползне, прихватив с собой всех трудоспособных мужчин, чтобы начать пробивать обход. Рассказывает, что корова вот-вот отелится, а полидактильная кошка[197] в том же коровнике родила котят. «И у малышей тоже по шесть пальцев! Сплошные добрые знаки!»

Дигби вспрыгивает на Бильрота. Земляные насыпи по сторонам подъездной дорожки зеленеют от «недотроги»[198] и трепещут в ответ на внезапный ветерок, в точности как кожа у жеребенка. От окрестных видов мурашки по телу. Урони в здешний дерн обычную зубочистку — и вскоре вырастет деревце. Да уж, из городского парнишки — в хирурги, а потом в плантаторы. Плодородная почва — вот что держит его здесь, бальзам для ран, которые никогда не затянутся.

Бильрот внезапно дергает ушами и тихонько ржет, задолго до того, как до Дигби доносится звук — грохот воловьей повозки, несущейся на безумной скорости, вроде бы невозможной, с учетом деревянных колес, хрупких осей, разбитых дорог и крупного рогатого скота. Повозка появляется в поле зрения, глаза у волов вытаращены, из пастей тянутся ленты слюны, а погонщик нахлестывает, словно дьявол гонится за ними по пятам.

Кромвель пускается рысью навстречу телеге. После короткого обмена репликами он указывает на верховую тропу, которая заканчивается у приземистого здания с соломенной крышей — будто шляпа, надвинутая на уши. Амбулатория.

— Они с другой стороны горы, — сообщает Кромвель. — Там тоже оползень. Развернулись и поехали сюда. Им сказали, что тут есть доктор. Дела неважные.

Теперь Дигби испытывает только страх, а вовсе не пьянящее возбуждение, как бывало когда-то на «скорой», когда в твоих руках человеческая жизнь, сведенная к ключевым ее элементам — дыханию, сердцебиению — или их отсутствию. Он знает, что нужно делать в неотложных состояниях, но у него нет средств. А для ситуаций, которые не являются неотложными… ну, многие из управляющих окрестными поместьями уже выяснили: если нужен дружелюбный терапевт, готовый заскочить на минутку, потому что Мэри или Миина отказываются от овсянки, то Дигби не годится. Он неплохо оборудовал амбулаторию, чтобы лечить своих работников, но в первую очередь он плантатор. В экстренной ситуации он, конечно, сделает все, что в его силах, но вот сейчас не может справиться с досадой и дурными предчувствиями.

— СЭР, ДИГБИ, СЭР! — орет Скария, пулей вылетая из лечебницы и бешено размахивая руками в этом своем жутком свитере.

Бильрот рысит к амбулатории — молодой конь уже знает, в чем заключается его долг, даже если седок полон сомнений.

Детский кулачок торчит в воздухе.

Смущает Дигби то, что высовывается этот кулачок из резаной раны в животе очень беременной и до смерти напуганной матери.

Крошечная стиснутая ручонка выглядит целой и невредимой. Мать, лет двадцати с небольшим, лежит на столе в полном сознании — на самом деле в полной боевой готовности. Она потрясающе красива, с кудрявыми черными волосами, обрамляющими светлый овал лица. На ней зеленая блузка, а сари и шелковая нижняя юбка белые. И она не из работниц поместья. Маленькая подвеска на шее — листок с точечной инкрустацией в виде креста — означает, что женщина из христиан Святого Фомы. Лицо ее, красивое в универсальном смысле, кажется Дигби странно знакомым. Может, из-за ее сходства с календарными образами Лакшми — вездесущим изображением в жилищах работников и в лавках, репродукцией картины Раджи Рави Вармы. Сознание невольно отмечает детали: обручальное кольцо, темные круги вокруг глаз от усталости и выдающееся самообладание. Как будто она достаточно мудра, чтобы понимать: истерика не поможет. Но за внешним спокойствием эта очаровательная женщина скрывает ужас. И смущение.

Кожа на беременном животе туго натянута. Двухдюймовый разрез тянется слева от пупка, слишком аккуратный, такой можно сделать только ножом или скальпелем. Кровь медленно сочится с одного края, потеря крови ей не грозит. Дигби представляет, как лезвие проходит сквозь кожу, потом через прямую мышцу… а затем прямо в матку, которая — поскольку срок уже большой — вышла из таза, отодвинула кишечник и мочевой пузырь назад и в сторону и достигла ребер, заняв практически полностью брюшную полость. Лишь поэтому женщина избежала разрыва кишечника: лезвие