– Нет, Том. По-моему, не надо.

– Если поднимется ветер, как бы нас не погналонавстречу приливу.

– Да нет, Том, вряд ли. Хотя кто его знает.

– Давай с наветренной стороны бросим маленький, абольшой передвинем дальше в подветренную сторону. Так будет спокойнее.

– Ладно, – сказал Антонио. – Лучше так, чемопять садиться на мель в каком-нибудь гиблом месте.

– Ну, конечно, – сказал Томас Хадсон. – Но обэтом уже был разговор.

– Бросать якорь надо.

– Знаю. Я просто попросил тебя бросить еще один; тот,что поменьше, а большой передвинуть.

– Да, Том, – сказал Антонио.

– Выбирать якоря любит Ара.

– Выбирать якоря никто не любит.

– Ара любит.

Антонио улыбнулся и сказал:

– Ну, может быть. Ладно уж, соглашусь с тобой.

– Рано или поздно мы с тобой всегда соглашаемся.

– Только не было бы слишком поздно.

Томас Хадсон проследил за выполнением этого маневра, потомперевел взгляд вперед, на зеленый островок, где отлив обнажил корни мангровыхдеревьев, и там начинала собираться темнота. Может быть, они отсиживаются вбухте на южной стороне острова, подумал он. Ветер не утихнет часов до двух, дотрех, а на рассвете, когда начнется прилив, они, пожалуй, попытаются вырватьсяоттуда и войдут в любую из двух проток. Потом – в тот большой, как озеро,залив, где можно без забот, без хлопот плыть всю ночь. А к следующему рассветувойдут в хорошую протоку по ту сторону залива. Все решит ветер.

С тех пор как они сели на мель, у него было такое чувство,что ему дана передышка. В ту минуту он ощутил сильный толчок, точно его самогоударило. Морское дно здесь было не каменистое, он понял это по толчку, ощутил вруках и в ступнях. Но посадка на мель ударила его, как пуля. И только потомпришло ощущение передышки, какое наступает после того, как тебя ранило. Ему ещеказалось, будто все это происходит в дурном сне, будто все это когда-то ужебыло. Но если было, то как-то подругому, а сейчас, когда они сидят на мели, емудана временная передышка. Он знал, что передышка короткая, но и это былохорошо.

Ара поднялся на мостик и сказал:

– Здешний грунт хорошо держит, Том. Якоря засели какследует. А когда большой поднимем, можно будет быстро сняться с места.

– Да, вижу. Спасибо.

– Ты не огорчайся. Том. Эти сукины дети, может, совсемблизко, может, вон за тем островом.

– А я не огорчаюсь. Просто злюсь на задержку.

– Автомобиля ты не угробил, судна не потопил. Ну, селина мель, ждем, когда нас прилив с нее снимет, только и всего.

– Да, правильно.

– Оба штурвала целы, а судно сидит задницей в иле.Только и всего.

– Знаю. Это я его туда засадил.

– Как он сел легко, так и сойдет.

– Конечно, сойдет.

– Том! Тебя что-то тревожит?

– Что меня может тревожить?

– Ничего. Это я за тебя тревожусь.

– Ну их к черту, эти тревоги, – сказал ТомасХадсон. – Ты и Хиль ступайте вниз. Проследите там, все ли сытно поели, всели настроены бодро. А потом мы поедем и обыщем этот островок. Больше нам делатьнечего.

– Мы с Вилли сейчас можем поехать. Даже не поевши.

– Нет. Я поеду с Питерсом и с Вилли.

– Не со мной?

– Нет. Питерс знает немецкий. Только не говори ему, чтоон поедет. Разбуди его, и пусть выпьет побольше кофе.

– А почему мне нельзя?

– Шлюпка мала, не влезешь.

Хиль передал ему большой бинокль и сошел вниз вместе с Арой.Томас Хадсон внимательно осмотрел островок; высокие мангровые деревья мешалиразглядеть то, что было за ними. На твердом грунте острова росли и другиедеревья – еще выше, так что ему не удалось разглядеть, торчит ли мачта вглубине полукруглой бухты. От бинокля глаза у него устали, и он сунул его вфутляр, накинул ремень на крючок, а бинокль положил на стеллаж для гранат.

Было приятно, что он снова один на мостике и можетвоспользоваться данной ему короткой передышкой. Он смотрел на птиц, копавшихсяна берегу, и вспоминал, как много они значили для него в детстве. Теперьотношение к ним у него было другое, и убивать их ему совсем не хотелось.Вспомнил, как он сидел с отцом в укрытии, расставив ловушки на речной косе, икак птицы прилетали туда на обнажившийся в отлив берег, и как он подсвистывалим, когда они кружили у них над головой. Свист получался печальный, он и сейчассвистнул и завернул одну стайку. Но, описав дугу над сидевшим на мели катером,птицы полетели к дальнему концу острова на кормежку.

Он повел биноклем, осматривая горизонт, и никакой шхуны неувидел. Может быть, они вывели ее новой протокой в пролив между островами,подумал он. Хорошо бы, их поймал кто-нибудь другой. Теперь без боя мы их невозьмем. Не станут они сдаваться какой-то шлюпке.

Он так долго думал за них, что даже устал. Наконец-то ячувствую настоящую усталость, подумал он. Что мне делать, я знаю, так что этовсе просто. Чувство долга – замечательная вещь. Не знаю, что бы я стал делатьпосле гибели Тома, если бы не чувство долга. Ты мог бы заниматься живописью,сказал он себе. Или делать что-нибудь полезное. Да, может быть, подумал он. Ноповиноваться чувству долга проще.

Вот то, что ты делаешь сейчас, тоже полезно. Не сомневайся.То, что ты делаешь, помогает положить конец всему этому. Только ради этого мы итрудимся. А что там дальше, одному богу известно. Мы уже сколько времени ищемэтих молодчиков, и неплохо ищем, а сейчас у нас десятиминутная отсрочка, ипосле нее снова продолжай выполнять свой долг. Неплохо ищем? – подумал он.Черта с два! Очень хорошо ищем.

– Ты есть не хочешь, Том? – крикнул ему Ара.

– Нет, друг, я не проголодался, – сказал ТомасХадсон. – Дай мне бутылку с холодным чаем, она стоит на льду.