живот, и мне пришлось сложить руки вместе, чтобы не схватиться за него. Он подстроил так, чтобы я добилась Бастиана, а затем потеряла его.

– Видите, насколько он не похож на нас? – Кавендиш вопросительно наклонил голову. – Он не человек. Он не ценит то, что цените вы. Он смотрит на мир по-другому. Вы спрашивали его об отце?

– Я знаю, что он сделал. Это ничего не меняет. – Ложь. Это изменило все, кроме этого: «Я все равно не отравлю его. Тебе придется найти кого-то другого, кто сделает за тебя эту грязную работу».

Сейчас он начнет мне угрожать. А может быть, просто убьет.

И все же это лучше, чем быть его пешкой.

– Хорошо. – Со вздохом он опустил голову. – Жаль, на самом деле.

Его тон меня насторожил. И… никаких угроз? Его плечи даже опустились, как будто ему и правда было жаль. У меня по спине пробежали мурашки, словно за мной кто-то наблюдает. Я выжидала.

Поджав губы, он покачал головой.

– Бедная Элла.

Холодный ветерок пронесся над огнем моего гнева, распалив его. Я сглотнула, горло сжалось.

– Что значит «бедная Элла»?

– Учитывая, как вы к ней привязалась, вы ужасно расстроитесь, если узнаете, что что-то попало в ее напиток.

– Ты…

Я вовремя зажала рот, чтобы не произнести слова, которыми хотела его назвать.

Подумай, Кэт. Будь благоразумной. Будь умнее.

Несмотря на гнев, бушующий во мне, я должна сохранять самообладание. Я взяла себя в руки и встретилась с ним взглядом.

– Вы хотите, чтобы я выбрала между Эллой и Бастианом.

Он рассмеялся.

– О, нет-нет-нет. Я бы так не поступил.

Я с облегчением вздохнула.

Наклонив голову, он улыбнулся, переплетя пальцы на столе.

– Либо вы отравите Бастиана, как я вас терпеливо просил. Либо я позабочусь и о нем, и об Элле.

Из комнаты словно вышел весь воздух.

Я застыла. Весь мир застыл. Либо умрет Бастиан, либо умрет он и Элла.

Через жжение в глазах я тупо смотрела на Кавендиша, просто желая, чтобы это не было правдой. Пусть будет шуткой. Очень несмешной шуткой. Но он просто сидел и улыбался, словно все, что он сказал, – очень разумно.

Он еще сильнее склонил голову, будто ожидая моего ответа. Я не хотела ничего выбирать, потому что оба варианта были ужасны. Вот только то, чего я хочу, совсем не имеет значения. Разве мне недостаточно говорили об этом? Разве я видела недостаточно тому подтверждений?

То, чего я хочу, никогда не имело значения.

Особенно когда дело касалось Кавендиша. Преподнося это как просьбу, он на самом деле создавал лишь иллюзию выбора. Как это было в случае с Ларой.

Я не двигалась, но внутри меня все рушилось. Один мертв или двое. Не было никакого выбора.

– Открывайте шкаф. – Я кинула взгляд в ту сторону, где он хранил аконит.

Кавендиш медленно поднялся, словно боясь меня напугать. Ему не стоило беспокоиться – мои ноги словно приросли к полу.

Замок щелкнул, эхом отдаваясь в ушах.

Через мгновение он уже стоял передо мной, протягивая мне на ладони флакон с фиолетовой жидкостью.

– Согласны ли вы выполнить свой долг перед вашей страной?

Я не хотела. Но взяла флакон.

– Яд может быть и считается оружием женщин, – сказал он, глядя, как я провожу пальцем по граненному стеклу, – но и для него можно найти применения, хотя это весьма трусливо.

Один только звук его голоса обжег меня. Несправедливость. Беспечная жестокость. Чертово лицемерие.

– Трусливо? – Я усмехнулась, наблюдая за тем, как от малейшего движения свет от яда танцует на моей руке. – Разве это трусость – играть с веществами, которые с такой же вероятностью могут убить как твою цель, так и тебя?

Эти слова прозвучали из шипов, проросших во мне. Это было очень мрачное место – мрачнее, чем самая старая часть Квинсвуда и тени Бастиана.

– Разве это трусость – спокойно капать смерть в чей-то бокал, зная, что наступит момент, когда глаза жертвы расширятся и она поймет, что происходит? – И мне придется это сделать. В какой-то момент Бастиан поймет, что только что проглотил смерть, которую я капнула ему в бокал, и посмотрит на меня с обвинением, злостью, болью.

Глаза Кавендиша расширились, словно он увидел колючие ветви без цветов, пронизывающие меня насквозь, и это заставило его задуматься о том, кто я – или что.

Я потеряла себя в красивом переливе стекла и фиолетового света.

– Разве не забавно, что на яд смотрят свысока? Как и на маленькие хитрости, интриги, соблазнение. – У Эллы тоже было свое женское оружие – ее косметика.

– Чем вы считаете все, что основано на хитрости и тактике, где у нас есть шанс? Обманом, трусостью, слабостью. Но если речь заходит о том, чтобы отрубить кому-то голову мечом или избить кулаками, – так это сразу честно и справедливо. – Я широко оскалилась, сжимая флакон. – Странно, что единственным допустимым оружием является то, где требуется грубая сила, – а в этой области вы всегда будете побеждать нас. Так устроена система, построенная мужчинами.

Я была заложницей в этой системе. В окружении мужчин, более могущественных, чем я когда-либо надеялась стать самой.

И, черт возьми, меня это злило.

Злость брала не только за себя. За Дию. За Лару. За Эллу. Даже за мою сестру, которая была вынуждена бежать, сменив имя и личность, чтобы найти себе место в этом проклятом богами мире.

Во мне закипал гнев, едкий и мрачный. Гнев был небезопасен. Особенно не перед ним.

Но, возможно, арианмель так и остался в моей крови, потому что я просто не могла заставить себя волноваться об этом.

– У вас есть власть над нами – физическое превосходство, страх. Как мы можем победить, если вы можете прижать нас к земле и задушить голыми руками? – Мои глаза жгло при воспоминании о мертвой Ларе.

Но моя ярость жгла еще сильнее.

Моя улыбка превратилась в острый оскал, который я обратила на него.

– А яд? Он ставит нас в равные условия. Неудивительно, что мужчинам это не нравится.

Кавендиш побледнел, и хотя я уже закончила, он еще пару мгновений беззвучно двигал губами, прежде чем сказать:

– Мне не нравится ваш тон.

Бедняга. Мне почти стало жаль его за то, что я вызвала у него такую неловкость. Он не был похож на человека, который к такому привык. И уж точно он не привык, чтобы его пешки с ним огрызались.

Но я больше не хотела быть пешкой. Я даже не хотела быть на доске.

– Так вы его отравите или нет? – Спросил он