Я сделала глубокий вдох, чувствуя, что десятки глаз обратились на меня, а не на архидруида, который рассказывал о том, как медовуха стала напитком богов. Следующий бокал не издал ни звука.

Овладев собой, я взглянула на Кавендиша, который стоял в нескольких шагах от меня и наблюдал за церемонией. Откупорив медовуху и разлив ее по четырем бокалам, я вперилась в него взглядом. Но он не обратил на меня внимания, даже когда я с заученным поклоном поднесла по бокалу королеве и Ашеру.

И только когда я взяла бокал Бастиана, Кавендиш наконец посмотрел на меня.

На его лице царило абсолютное спокойствие. Не было ни намека на то, что он собирается моими руками кого-то убить.

От его спокойствия у меня бешено заколотилось сердце.

– Если это не сделаю я, то это сделаешь ты, да? – прошептала я, голос затерялся среди голых ветвей рощи. – Как ты сделал это с Ларой.

Его лоб прочертила слабая морщинка.

На публике он слишком хорошо контролировал себя, даже видя, что в такой момент я опасно близка к тому, чтобы ослушаться.

Уже не в первый раз в присутствии Кавендиша у меня по спине пробежали мурашки. Но на этот раз дело было не в его похотливом взгляде или неуместных прикосновениях, а в…

Что-то не то.

Складка на его контролируемом лбу выдавала замешательство.

Открыв спрятанный в ладони флакон, я медленно поправила прядь волос на лице, поглядывая на Кавендиша.

Кавендиш пользовался любой возможностью полюбоваться моими волосами, ласкал их взглядом так же часто, как и руками.

Но не сегодня.

Я капнула аконит в бокал Бастиана, когда Кавендиш развернулся и пошел к алтарю, готовый к своей роли в церемонии. Яд исчез в медовухе. Бесцветный, без запаха, как и говорил Кавендиш.

Мое сердце стучало в ушах, медленно и гулко, пока я следовала за ним к алтарю. Что-то было не так.

Очень не так.

В его маннерах было столько самообладания, но совсем не было… элегантности, что ли. В его глазах не было ни намека на торжествующую жестокость, которая тлела в его взгляде каждый раз, когда он видел мой страх. Он даже не взглянул на мои волосы или декольте.

Было непохоже, что он просто напустил на себя этот образ на публику.

Мир за пределами алтаря растворился в серо-коричневых тонах почти голых осенних деревьев. Все, о чем я столько думала, было здесь. Все, что имело значение, было здесь.

Я поднесла бокал Кавендишу и поклонилась, не сводя с него взгляд. По-прежнему спокойное выражение лица, почти безразличное, но в нем совсем не было той напускной скуки, которой прикрывался Бастиан. Мой взгляд зацепился за распахнутый ворот его мантии.

Кавендиш взял свой напиток. Когда он увидел, что я просто стою и смотрю на него, то, приподняв брови, кинул взгляд на последний бокал.

Проглотив ком в горле, я пошла за бокалом для Бастиана.

Что-то не так. Что-то странное с Кавендишем.

Механически я обошла вокруг алтаря – каждый шаг к Бастиану длился целую жизнь. Я взглянула на медово-золотистую медовуху.

Золото.

Ожерелье Кавендиша… которое его мантия никак не могла бы скрыть. Он всегда носил его. Всегда. Оно для него так много значило, что он даже починил его после убийства Лары.

А что если…

За пределами своего кабинета он никогда не признавал меня, если не считать того случая во время приезда Эвис, когда он напомнил мне, что у меня есть работа. Я посмотрела на королеву, которая бросила на меня нетерпеливый взгляд. У меня действительно была работа – даже целых три. Шпион для него, придворная дама для нее и посредник для Бастиана.

Сравнивая его поведение сейчас и в кабинете… Если бы такое было возможно, я бы сказала, что это два совершенно разных человека.

А что если я вообще не работала на главу шпионов королевы?

Даже в моем собственном сознании это звучит как полное безумие, но…

Если – если это правда, то какие могут быть последствия?

Защита Альбиона от угрозы – возможно. Но что еще?

Отравление Бастиана в разгар королевской свадьбы привело бы к дипломатическому скандалу между Альбионом и Эльфхаймом. С моим положением при дворе это можно было бы расценить как начало войны.

А Бастиан рассказывал мне, что такое война между эльфами и людьми. Смерть. Разруха. Нигде и никому не будет спасения.

Мое сердце забилось, как стук пристава в дверь. Тот же ужас, что и в тот день, охватил меня.

Варианты. Если я расскажу ему о яде, мы все равно окажемся в той же дипломатической катастрофе, хоть он и останется жив. Жив и сможет повести на нас войска Королевы Ночи, используя все те сведения, которые он собрал, пока был здесь.

Черт. Нет. Не вариант.

Я посмотрела на него, нас разделял всего лишь шаг. Времени не оставалось.

Его лицо было неподвижным и спокойным, но могу поклясться, что в его глазах мелькнула нежность. Быть может, я выдавала желаемое за действительное.

Но это неважно. Я не знаю, кем или чем является Бастиан, но это может подождать. Сейчас мне нужно сохранить ему жизнь.

Я выронила бокал.

И Бастиан – будь проклят этот Бастиан – подлетел, словно молния, и поймал его, не пролив ни капли.

Выпрямившись, он хмуро взглянул на меня, в глазах – легкое замешательство.

– С тобой все в порядке? – тихо спросил он.

Я вырвала у него бокал.

– Кэт, что ты затеяла? – Он изумленно посмотрел на меня, а среди гостей прошел ропот. Я не смотрела на королеву, но чувствовала, как ее острый взгляд пронзает воздух.

– Отдай мне эту чертову медовуху, – прошептал он.

– Не пей ее.

– Ты шутишь? Если я ее не выпью, это будет серьезным оскорблением для твоей королевы, а если ты попытаешься пролить ее еще раз – оскорблением для меня. Церемония будет испорчена. Черт, может, даже весь этот союз.

Надо мной нависла тень. Кавендиш посмотрел между нами, слегка приподняв одну бровь.

– Какие-то проблемы?

– Нет. – Бастиан скривил рот, пронзая меня взглядом. – Кэтрин как раз собиралась отдать мне медовуху, так ведь? – Он вырвал бокал из моих рук.

Сердце продолжало колотиться, ударяя по барабанным перепонкам, словно кто-то просился войти внутрь.

Бастиан хотел этого союза. Он работал над ним – все эти встречи. Да, это принесет пользу Эльфхайму, но разве и Альбион не получит выгоду? В этом ведь и смысл союзов.

Он поднял бокал, и лучи, проходящие сквозь стекло, поменяли цвет медовухи из золотистого в янтарный, а затем в бледно-пшенично-желтый.