Раз “Янку” не удалось напечатать в Петербурге, я издал его в Тифлисе – в мае 1918 года. Так и я обзавелся своей книгой. Вот вам секрет моих проделок и моей молодости. Это ничего, что <я> был уже знаменит, когда в 1913 <году> Маяковский робко начал свои выступления. Я сумел на пять лет оттянуть начало литературной деятельности. И в будущем годуя буду справлять всего лишь пять лет своей литературной деятельности, тогда как некоторые – вместе со мной начавшие – будут уже справлять десять лет своей бездеятельности.

Вот что писал Терентьев по поводу “Янки”:

“Сюжет простой: проходимец янко набрел на каких-то разбойников, которые в это время ссорились. Как человек совершенно посторонний и безличный – янко приневолен быть королем. Он боится. Его приклеивают к трону синдетиконом, янко пробует оторваться, ему помогает в этом какой-то немец ыренталь: оба кричат “вада”, но воды нет и янко падает под ножом разбойников, испуская “фью”. Вот и все. Это сюжет для вертепа или театра марионеток.

Можно видеть тут 19 век России.

Гадчино, дубовый буфет и Серафима Саровского.

Голос Ильи Зданевича слышен в “янке” достаточно хорошо, видна и постановка его на букву “ы”, что позволяет легко брать верхнее “й”:

“албанский изык с русским идет от ывонного”

“ывонный” язык открывает все чисто русские возможности, которые в “янке”, однако, не использованы: там нет ни одной женщины, ни одного “ьо”, – ни капли влаги”65.

Он немного ошибся: женщина там есть, но она блоха. Третья, последняя битва с Лилей только начинается. Блоху не заметили, и я был заподозрен. Надо было отдохнуть. С дорогим di Lado мы уехали в Турцию, где странствовали по деревням, изучая древнюю живопись и архитектуру. В один из дней, когда мы жили в Ишхане66, солдаты, проезжавшие на фронт, привезли нам единственный номер газеты – мы более двух месяцев не видели газет. В ней я прочел статью брата моего, художника, о смерти на войне художника Ле-Дантю67.

Если имя этого живописца вам не знакомо, то это ничего не значит, вы вскоре его узнаете. Весь тот поток художественных идей, которые я излагаю, идет от него. Это была самая сильная фигура среди русских живописцев. Я сидел за столом в Ишхане и плакал. Второй и последний раз в жизни.

Стало ясно: война кончается. Тот круг идей, который начался в Албании, – принц Вид68 – так называемый дурацкий вид – был исчерпан. Война была изжита. Свой настоящий круг начала революция.

Но авторы медленно и скучно, особенно когда они бездарны, как я, отражают совершающиеся идеи. С ди Ладо мы вернулись в Тифлис. Я открыл совместно с Крученых, туда приехавшим, “Университет 41°”. Продолжаю это дело я теперь в Париже. “Янко” мне опротивел. Нужно было искать новых оправданий. Женщина уже выросла в невесту, по восточным законам и нравам 14 лет вполне достаточно.

Я должен был писать снова. Вдохновение не приходило. Любви не было, и неоткуда было взяться. Я счастливо ухитрился заболеть брюшным тифом. Вот когда температура вскакивает до 41°. Почувствовав приступы анального творчества69, я заявил на лекции о болезни и ушел в молельню.

Брюшной тиф был несомненен. Доктора прописали клизмы и компресс. Тогда я написал драму “Асел напракат” – знаменитый компресс из женщины. “Янки” сухость уступила место необычайной мягкости и влаге. Два жениха выражают наперерыв свои чувства невесте, то же делает и осел. Она выражает их то одному, то другому, то ослу70. Анальная эротика достигает высшей точки и кончается. Признать осла за человека и наоборот могла Зохна неведомо как71. Все было брошено на карту, и я выиграл. “Рекорд нежности поставил Илья Зданевич, сияя от удовольствия”72.

Хлебников разводил слюни, а тут, откуда ни возьмись, юпя-пик, который переслюнил его безо всякого затруднения. “Все неприлично любовные слова в беспричинном восторге юлят, ются, вокают, сяют…:

напЯляя клЮсь яслюслЯйка вбильЕ пиизЯти

ибУнбкубунь кЕюхалЯвай пЕк

иффЯфсы цвиЮтью унАби лЮпь

гяенЯй талЕстис мавзЕпит казЮку качЮчь

разивАю юпАпяк фЕйки падвЯски

зОхна

кОзлик липИть блЯ рЮши пыжЫ

мЕдик нЕм фафлюфЮк лЯп апюмИний

Абъюбясь хЕи мЯкоть яЕю Ефь

лЕюнь юпфЯк маютьгА звИ тЕтять ммЕ

пьЯпянь”73.

После “Асла напракат” последовало воскресение женщины. Всякий возвращается к своей первой любви. Вот почему я додумался до “Острова Пасхи”. Не менструации были у меня, когда я был девушкой. И почему этот период не изжит в моих вещах? Женщина Лилит – достигла возраста баба. Это была третья драма “осла обличий”:

“В третьей драме цикла “аслаабличья” (“остраф пасхи”) превращение осла в человека более решительное: хозяин говорит о действующих лицах “острафа пасхи” почти ласково: “Купец парядочный асел ваяц таво пущы две с палавинкай каминых бабы тожы дрянь”.

Очень веселая драма: все умирают и все воскресают – период месячны!!!

Две с ½ бабы (характеристика) – первая – мать, припудренная землей; грим старухи. Вторая – своячница с истерикой в ванной комнате.

Половинка – просто ѣ!

И самые милые слова ваяца обращены к половинке:

“лёся

лёжная лупанька

ланя””74.

Вы понимаете теперь, как я разрешил трудности мамудийцев Маяковского и Хлебникова. Лилит, Лиля, – это я сам – Илья, Лю, как меня зовут и называли. В жизни я был девушкой, а потом парнем. Это мне дало возможность бороться с самим собой, кусая себя за хвост, бороться, будучи мужчиной, с женщиной в себе и, будучи женщиной, с мужчиной. Не есть ли это цепь превращений и не был ли я якобы Зданевичем в начале своей жизни, якобы женщиной, якобы згой, згой якабы? Не решается ли после воскрешения женщины эта проблема новым гермафродитом, – < проблема > бездарного и лживого, беспринципного и неустойчивого Зданевича?

И я написал четвертую драму “аслаабличий”. Стало ясно. Женщина – осел и наоборот. Куда идти дальше этой гадости? Но женщина после бабы уже старуха.

На первом докладе о доме на г<овн>е я читал вам уже раз “Згу якабы”. Ромов сказал, что это Массне75. Разрешите опять несколько извлечений. Старуха сидит перед зеркалом. В ней видна девушка. Это я. Девушка становится парнем. Это тоже я. Старуха становится мужчиной. Это тоже я. Вот чем кончилась эпопея, такая добродетельная вначале:

бьЁт зЕркала

зЕркала

разбивАица

…

згА Якабы

абарАчіваица згОй