в обществе коз и потратила много мысленных сил, чтобы вникнуть в козье блеянье — так что я понимаю. Эта козочка по кличке Милашка так же одинока, как я, и не может найти себе пару уже три круга подряд, и поэтому она тоже с бубенчиком — для привлечения козлов… Стоя здесь и наблюдая пространство Божественной плоскости в полном его объеме, она не желает удвоить свой ум, которого, как она полагает, у нее особенно нет, но пытается понять для себя, почему при таком количестве особей она так одинока, что не может найти себе не только козла, но и подругу-козу, с которой было бы интересно пастись, обмениваться разными сплетнями и переходить вместе с круга на круг… Так что блеянье ее выражает печаль одиночества в этом огромном реальном мире, и, приходя сюда иногда, Милашка от одиночества даже плачет — вот и все ее личное и свое, неповторимое отношение к реальности, о котором так заумно говорила, а потом и мычала вам Ида, видимо, взяв за основу своих рассуждений мышление Пастуха, пониманию которого недоступна обычная сентиментальность скотины, способная объяснить очень сложное совершенно простым.

Милашка дважды проблеяла, подтвердив, очевидно, выводы Катерины, и, позвякивая бубенчиком, удалилась к камням.

Телки после ухода козы тоже почему-то почувствовали себя одинокими, но строгая Ида не дала им расслабиться:

— Милашка, — сказала она, — так же отвергает козлов, причем тоже рогами, как Катерина быков — им обоим подавай что-то особенное, эти коза и корова витают в каких-то фантазиях! Козы же сторонятся Милашку из-за бубенчика — никто не хочет иметь в подругах соперницу! Вы же, будущие коровы, берите пример лучше с меня: я породила на свет восемь телок и девять бычков, не выбирая для них отцов по стати, родовитости или уму — Данте, замечу, лично с моей точки зрения, и не особо умен, поскольку в мыслях своих обитает где-то в области неба и наше Божественное пространство воспринимает не очень отчетливо, иногда даже глупо, только что — статен, — но зато сентиментальность моя вся ушла в производство потомства… Теперь же, будущие коровы, идите на поклонение святыням, и каждая пусть выберет то, на что ляжет взгляд, и прикоснется к святому предмету той частью морды, которую считает наиболее чувствительной. Не забывайте покаяться в поедании синей травы! Ограничение одно: к сверкающей, живой слезе великого Еремея прикасаться нельзя, но можно только остановиться, мигом взглянуть на это бесценное чудо, задумать желаемое, но не желанье — как это делают ваши проекционные тени, увидев, предположим, падающую звезду, — и скромно уйти.

— Какая же, Ида, разница между желаемым и желаньем? — удивилась Овсянка.

— Загадывая желанье, Овсянка, ваши бесплотные призраки обращаются, сами не подозревая того, к куклам, которые контролируют каждый их шаг и могут пойти навстречу глупой проекции и выполнить что-то одномоментное и легкомысленное, задуманное случайно, вы же, как сущности, к куклам обращаться не можете в силу того, что за вами они не стоят, и поэтому такого понятия как исполнение желаний на плоскости нет, но, задумывая желаемое, вы обращаетесь сразу к непостижимому разуму недосягаемых сфер с просьбой об исполнении намерения, которое складывается из обстоятельств вашей внешней и внутренней жизни на плоскости — отображение на своде Пегаса, которое иногда, очень редко видит скотина, это и есть тот ответ или знак, одобряющий вашу просьбу…

Елена и Антонина-гадалка выбрали тот камень, где лежал обрывок бича, и ткнулись в этот обрывок своими носами, Джума решительно приложилась лбом к истоптанной тюбетейке и при этом всплакнула, коротко промычав, Роза потерлась щекой о разорванную пастушью сумку, за ней это сделали Анна и Сонька, Марта притронулась ухом к сплющенной табакерке, Ириска с Овсянкой замешкались, выбирая святыню, и очередь сзади подтолкнула их так, что обе очутились тоже у тюбетейки, к которой прикоснулись губами, обе чмокнув при этом. Ида и Катерина взглянули на искрящуюся слезу, Мария-Елизавета выбрала тоже слезу; а Сонька, после разорванной сумки, завернула обратно, обогнула все камни, пристроилась в очередь и провела ухом по обрывку бича, объяснив свое поведение тем, что забыла покаяться сумке в нюханье синей травы и покаялась в этом обрывку бича…

79. Послание Хозяина

После поклонения святыням одинокие особи разбредались теперь в разные стороны, по разным дорогам, расходящимся от подножья холма, возвращаясь к своим стадам и гуртам, к установленному для каждой Божественной сущности порядку движения по плоскости. Телки цепочкой, от усталости еле передвигая копыта, поплелись за Катериной и Идой по главному тракту, пересекающему равнину, над которой уже не было видно лучей вечнозакатного солнца и обычное полотно голубоватого свода скучно висело над безликой поверхностью. Впереди телок шел и пылил гурт черно-белых коров, подгоняемых невидимым Пастухом, позади трусила отара овец, возглавляемая огромным рогастым бараном, и в одиночестве шествовала по обочине только серая в яблоках лошадь, которая, впрочем, увидев огромное поле травы, открывшееся слева после очередного столба, сразу же ускакала в этот зеленый простор и скрылась за пределом коровьего видения.

Телки свернули за Идой и Катериной к траве и, напившись воды из первой же лужи, занялись серьезной пастьбой, веером, постепенно удаляясь в поле все дальше от тракта, поглощая, отрыгивая и жуя свою жвачку и наслаждаясь возможностью упасть вдруг в траву, раскинуть копыта и провалиться в сонное забытье, которое никто не нарушит. Всем телкам почему-то казалось, что этот покой, беззаботность установились навечно, и никакая дорога их больше не ждет впереди…

Из умиротворенности этой стадо вывел Пастух, появившийся неожиданно в поле и крикнувший: «Геть, пеструхи, ко мне!..» К крику этому он добавил выстрел бича, от которого все телки вздрогнули и почувствовали, что беззаботность как началась, так и закончилась, и сейчас предстоит что-то новое, исходящее, видимо, из послания Хозяина, за которым Пастух отлучался к загадочному первоосновному камню, расположенному в области нулевого столба. Телки послушно, хотя и лениво, подались на призыв Пастуха, выходя из полусонного состояния, облагораживая попутно поверхность и выхватывая из-под ног пучки вкусной, сочной травы, которой, в случае начала движения по тракту, еще не скоро, наверное, можно будет набить себе животы…

Когда стадо наконец собралось вокруг, Пастух соорудил небольшую козу, дав послюнявить ее Ириске, выпустил дым, извлек из своей сумки рулончик, сделанный из кожи несущностного парно- или непарнокопытного, и, развернув его, начал бегло сообщать то, что было начертано непонятными для коров знаками в послании Хозяина:

— Вот, коровы, тут сказано… высший разум узнал, разумеется, и про заросли синей травы, и про ваше скотское состояние после ее поедания