* * *

Подведем итоги наблюдений. Система философских рассуждений Пушкина в «Онегине» не повторяет композиционную структуру нравственно-этических рассуждений. Преобладающая тема любви в авторских рассуждениях срастается с сюжетным движением романа о любви героев и дублирует сюжетный ход образованием вторичных, но тем не менее относительно самостоятельных фаз со своими экспозицией, развитием и исходом, разными в содержательном отношении для автора и героя. Философские раздумья возникают на той же почве авторского комментария к изображаемому, но не образуют поступательно развивающейся структуры. Здесь иная, но так же четко фиксируемая форма композиционной организации. Философские раздумья устойчиво и постоянно «раздваивают» ход авторской мысли. Постоянно возникает антитеза, цель которой, с одной стороны, разоблачить и осмеять «самолюбивую посредственность», с другой — драматизировать далеко не всегда очевидные и бесспорные поиски истины положительными героями романа. Философские размышления в романе рассчитаны на активную сопричастность к ним со стороны читателей. Прямых истин здесь не дано, но путь к ним указан.

Философские размышления предполагают и реально включают широкие обобщения. Но Пушкину в романе этого было мало. На страницах «Онегина» отразились многие сугубо личные настроения, сомнения, переживания. Высокая степень автобиографичности образа автора выявляется не только в широком использовании фактов личной биографии, но и в полном созвучии чисто лирических мотивов повествования лирике поэта. Важнейшие мировоззренческие и творческие вопросы, интересные для него самого, Пушкин ставит на страницах романа с той же непринужденностью, как и в своих стихах.

По своему художественному построению обобщенные и личностные, «лиро-эпические» и «лирические» раздумья поэта аналогичны, господствующая форма — антитеза, с резким столкновением позиций. Пушкин — не равнодушный созерцатель жизни, он видит предпочтительность одной из альтернатив, он желает найти единомышленников в читателях, но предпочитает, чтоб важнейшие выводы читатели сделали самостоятельно.

В тексте романа много ассоциативных рассуждений — «отступлений» в строгом значении слова. Среди них есть рассуждения личного плана, есть обобщенные; одни лишь поддерживают интонацию непосредственно беседующего с читателем человека, другие, кроме этой функции, содержат биографические факты, способствуют узнаваемости рассказчика. Однако основная тяжесть переносится на другого рода авторские рассуждения — пунктирные и сквозные. Это никак не «отступления», поскольку весьма непосредственно связаны с сюжетным повествованием, воплощают то же содержание, только в другой форме. Еще в большей степени, чем ассоциативные рассуждения, поскольку в той же мере достоверны, но к тому же еще и системны, пунктирные и сквозные рассуждения обладают свойством лепки образа автора. При этом черты эпического рассказчика придают устойчивость повествованию, равно как определяют цельность образа автора.

Личностные замечания дополняют, варьируют общую линию эволюции авторского образа.

Тот материал, который традиционно именуется «лирическими отступлениями», казалось бы, по природе своей хаотичен; на деле же, напротив, он вносит свою лепту в гармоничность построения романа в стихах.

Итак, композиция «Евгения Онегина» рассмотрена в двух аспектах — в узком, собственном значении понятия (как соотношение значимых звеньев повествования) и в более широком (на пересечении с другими компонентами поэтики). Так, соотношение повествовательного и «лирического» сюжетов — это одновременно и жанровая проблема. Взаимодействие двух потоков художественного времени — это и способ развертывания образа автора. Подобная многофункциональность приема говорит о лаконизме пушкинской художественной манеры, ее содержательной насыщенности. Каждый из этих аспектов вносит свой вклад в обеспечение художественной гармонии произведения.

С полным основанием можно заключить, что Пушкину удалось придать своему любимому творению поразительное композиционное изящество. По условиям работы это объективно представляло наибольшие трудности. Непринужденность, легкость, уникальное совершенство, с которыми решена эта задача, вызывает восхищенное удивление при всем наперед известном мастерстве поэта в искусстве композиции.

Прощание

Восьмая глава заканчивается серией прощаний. В русском языке акт расставания словесно закреплен в двух формах, и обе в бытовом общении могут стереть значимый смысл, сохраняя лишь эмоцию, становясь междометием. Тогда обе формы практически равноправны, но порой они могут восстанавливать содержательный смысл, и разница становится ощутимой. Мы говорим «до свидания» — и (если замечаем первозданное значение) слово сулит новую встречу. Мы говорим «прощай» — и нет подобного обещания, нет надежды.

Слово «прощай» как жест расставания, когда вдумываемся в его значимый смысл, обнаруживает глубину и емкость: в этой форме синтезируются два значения — «прощание» и «прощение» (точнее — на прощание испрашивание прощения). Второй оттенок акцентируется заменой «прощай» на «прости». Попросить прощения перед разлукой, не вникая в подробности, — гуманно и благородно.

«Прощальный» характер восьмой главы задан уже эпиграфом из Байрона; в переводе он звучит: «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай». В заключительной серии прощаний одно из главных — прощание с героями, и они не разделены, а объединены одной формой: «Прости ж и ты… и ты…» Но обозначены герои по-разному: «спутник странный» — «верный идеал». Получается: в сложном и многомерном пространстве романа герои напоследок выведены на одну плоскость, но положение Татьяны — выше. И как всегда — все не просто.

Попробуем понять, что означает для Пушкина дорисовка образа его любимой героини в предсвадебные месяцы его личной жизни.

Сразу же исключим версию, что обновленный, заново прочувствованный идеал женщины служит эталоном, с которым человек сличает реальных своих знакомок. Принять подобную версию означает уподобить Пушкина его героине «с французской книжкою в руках» (с заменой французской книжки на собственное сочинение). Уже этого фантастического предположения достаточно, чтобы отвергнуть подобную версию, однако приведем и не виртуальный, а реальный аргумент: дорисовывая образ Татьяны, Пушкин прощается с ним, а не забирает его с собой в дальнейший путь.

Финал романа в стихах свидетельствует о благодарном характере пушкинской памяти, но и о решительности при расставании с прошлым.

Довольно! С ясною душою

Пускаюсь ныне в новый путь

От жизни прошлой отдохнуть.

В «новой» жизни прошлое свято, но мертвым грузом не гнетет.

Для Пушкина «жизнь» и «поэзия» не есть нечто изолированное, в жизненности — исток стойкости пушкинской поэзии перед временем. Наблюдается и обратное воздействие: поэзия, доопытно прорабатывая многие ситуации, становилась средством самовоспитания поэта. Но «жизнестроительство» для Пушкина — процесс гораздо более сложный, чем здесь схематично представленный. Остановив свой выбор на юной красавице, Пушкин не может не учитывать накопленный опыт — и пишет повесть сердца с чистого листа. Он сознательно опирается на традицию (вступает на проторенную дорогу) — и не теряет индивидуальности. Его невеста не похожа на Татьяну; но, надо полагать, поэт был бы не против, если бы невеста позаимствовала у нее одно качество — обучаемость. Поэзия интересна. Не менее интересна сама жизнь.

В первой и в последней главах