В июле 1921 года был образован при ВЦИКе комитет помощи голодающим под председательством Калинина. Через десять дней образуется ещё один комитет помощи голодающим под председательством патриарха Тихона. 14 августа комитет под председательством патриарха был распущен. А через две недели был распущен и комитет, возглавлявшийся Прокоповичем, Кусковой и Кишкиным — старыми социалистами — по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Второго января 1922 года Лев Троцкий разрабатывает план изъятия церковных ценностей со следующим «железным аргументом»: «…Лучше выручить в этом году 50 млн руб., чем надеяться получить 75 млн на следующий год, ибо на следующий год может произойти мировая пролетарская революция… и тогда денег нигде уже не будет». Ещё в июне прошлого года на III заседании Коминтерна он же заявлял: «Мы только сейчас видим и чувствуем, что не стоим непосредственно близко к конечной цели, к завоеванию власти в мировом масштабе, мировой революции…» Теперь же цель, кажется, близка. На дворе — новая экономическая политика, та, что «всерьёз и надолго». Всерьёз и надолго она требует денег. Больших денег. Необходим стартовый капитал для частного предпринимательства. На международной арене нужно убедить всех в экономической состоятельности новой власти. И это — главная цель.

Клинический прогноз Троцкого станет своего рода дополнительным импульсом для поспешного насильственного ограбления Русской православной церкви. По сути это была кульминация религиозной войны, уже четвёртый год бушевавшей на просторах России, войны, сопровождавшейся мощной идеологической кампанией.

Голод в Поволжье, как мнилось, был идеальным поводом для её победоносного завершения.

Шестнадцатого февраля ВЦИК принимает постановление об изъятии церковных ценностей для помощи голодающим. А через два дня будущий обновленческий священник Александр Введенский выступает с обращением под заголовком «Церковь и голод». И это не плач по умирающим с голоду. Это хорошо отработанная истерика наёмного провокатора.

Далее — события ускоряют свой бег и, кажется, уже никакая фантасмагория не выдержит сравнения с будничной реальностью. Спустивший с постамента своего коня и пустивший его в галоп по петроградским улицам Пётр I уже никого не удивил бы в те дни. Самая страшная сказка становилась былью.

Двадцать второго февраля Ленин подписывает секретную директиву о конфискации церковных ценностей и репрессиях против духовенства. Через три дня публикуется декрет об изъятии церковного имущества.

Первого марта Ленин на Всероссийском съезде металлистов призывает учиться торговать и вещает о необходимости «мозги сделать более гибкими и скинуть всякую коммунистическую, вернее, русскую обломовщину…». Оговорка более чем симптоматична. Многие слушатели могли сделать однозначный вывод, что борьба против обломовщины неотделима от борьбы против «русскости», а что касается коммунизма, то не так уж и много в нём русского начала…

Пятым марта датируется письмо митрополита Петроградского Вениамина, кстати, олончанина, земляка Клюева.

«Вся Русская Православная Церковь по призыву и благословению своего отца, Святейшего патриарха, ещё в августе месяце 1921 года со всем усердием и готовностью отозвалась на дело помощи голодающим. Начатая в то же время и в Петроградской Церкви работа духовенства и мирян на помощь голодающим была, однако, прервана в самом же начале распоряжением советской власти.

В настоящее время правительством вновь предоставляется Церкви право начать работу в помощь голодающим…

…Отдавая на спасение голодающим самые священные и дорогие для себя, по их достоинству, а не материальному значению, сокровища, Церковь должна иметь уверенность:

1) Что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны.

2) Что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим.

3) Что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение высшей Церковной власти…»

Что могло вызвать это послание в душах исполнителей директивы о конфискации церковных ценностей, многие из которых воспитывались в «знании», что Христос — «мамзер» («незаконнорождённый»), иконы — нечисть, а мощи — мусор?

Только ещё большую жажду разорения храма и убийства тех, кто станет у них на пути.

Тринадцатого марта патриарх Тихон разъяснил в Послании «Ко всем верным чадам Российской Православной Церкви», что изъятие не должно касаться священных сосудов и других предметов для богослужебного употребления. Это и в самом деле было для власти покушением на сами основы безбожия, что «свиной хребет о звёзды утренние чешет», как напишет Клюев десять лет спустя. Это было воспринято как новый сигнал к продолжению гражданской войны уже и с тем населением, которое полностью было на стороне большевиков и не отделяло заповедей революции от заповедей Христа.

И через два дня… В Шуе Иваново-Вознесенской губернии была остановлена верующими уездная комиссия по изъятию ценностей. Был вызван отряд красноармейцев, которому противустали мужики с вилами и кольями. Всё закончилось пулемётным расстрелом прихожан и ограблением храма.

Политбюро было ошарашено. Уже три года продолжались убийства священнослужителей, и это считалось в порядке вещей. А здесь огонь пришлось открыть не по «толстопузому попу» и не по «белогвардейцу». Кажется, чем можно было пронять новую власть? По стране бушевали крестьянские восстания и подавлялись, и снова разгорались с высшей степенью озверения и с одной, и с другой стороны… Ко всему можно было бы привыкнуть.

Можно было бы… Да при всём том — не привыкалось. Герои «красного террора», солдатики, стрелявшие в своих же земляков, в неостановимом революционном порыве мечтавшие дойти «хоть до Перу, хоть до Ганга» — долго ещё потом бились в падучей (в прямом и в переносном смысле), продолжали жить с повреждёнными душами и быстро успокаивались, не доживая своего жизненного срока, либо их успокаивали навсегда где-нибудь в Бутове или в общих могилах при Донском монастыре… Так или иначе, политбюро, не на шутку встревоженное, приняло тогда решение о прекращении дальнейших изъятий церковных ценностей.

Ленин на этом заседании не присутствовал. Узнав о решении, он продиктовал своё ныне знаменитое секретное письмо — инструкцию по уничтожению духовенства.

«Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадёжна и особенно не выгодна. Наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету».