Американская 5-я пехотная дивизия, наступавшая справа от дивизии Робертса, начала продвигаться по узкому проходу, возникшему благодаря тому, что Робертс воспользовался возможностью, которая открылась перед ним после захвата «моста Дикки». Как и англичане, американские пехотинцы шли по нелегкой холмистой и лесистой местности. Странное это было наступление. Яростные схватки чередовались с необычным затишьем. Командир одной роты описывал, как странно было идти по лесной дороге. «Казалось, лес наложил на нас какое-то зловещее заклятие. Нас как феи зачаровали, – вспоминал он. Неожиданно он и его солдаты услышали мягкие тихие хлопки. – Когда мы приблизились, то увидели смутные очертания мужчин, женщин и детей, выстроившихся вдоль дороги. Французы ничего не говорили, кое-кто тихонько плакал, но большинство негромко хлопало в ладоши. Их цепочка растянулась метров на сто по обе стороны дороги. Ко мне подошел ребенок, хорошенькая светловолосая девчушка лет пяти. Она доверчиво взяла меня за руку и некоторое время шла рядом со мной, потом остановилась и махала мне рукой до тех пор, пока мы не скрылись из виду». Даже через пятьдесят лет ему слышались эти тихие аплодисменты в лесу.

5-я и 35-я пехотные дивизии были переведены в Третью армию Паттона, а Виром занялась 29-я дивизия 19-го корпуса. Американская атака последовала только вечером 6 августа. С того момента как Монтгомери отвернул от города 11-ю танковую, прошло уже четыре дня. Вир, древний город, раскинувшийся на скалистом холме, уже был уничтожен бомбежкой в день «Д». Немецкие солдаты из числа присланного Майндлем подкрепления пригрозили оставшимся мирным жителям: «Мы будем защищать каждый дом в вашем городе». Американскую 29-ю дивизию ждали тяжелые бои среди развалин.

Пока 8-й корпус успешно продвигался на правом фланге, наступление 30-го корпуса Бакнелла шло медленно. Демпси прямо сказал ему в первый день наступления, что нужно продвигаться к Оне-сюр-Одон быстрее. Участок фронта был сильно заминирован, но это не считалось оправданием. На следующий вечер Демпси отстранил Бакнелла от должности с полного одобрения Монтгомери. На замену Монтгомери вызвал из Англии генерал-лейтенанта сэра Брайана Хоррокса, который уже оправился от ран, полученных в Северной Африке. В следующие два дня Демпси отстранил генерал-майора Эрскина от командования 7-й танковой дивизией, а заодно и бригадного генерала Уильяма Хайнда по прозвищу Псих. 7-ю танковую потрясло отстранение командира. «Все были огорчены, – писал в дневнике один из офицеров штаба. – Нельзя так поступать с человеком, который взял Триполи». Но высшие офицеры считали, что Демпси надо наказать виновных в июньском фиаско под Виллер-Бокажем. Как бы то ни было, большинство радовалось прибытию Хоррокса.

Наступлению 30-го корпуса мешали недостатки, обнаружившиеся в 50-й Нортумберлендской и 43-й Уэссекской дивизиях. Их солдаты были измотаны. Многие страдали от дизентерии и чирьев. Наблюдалось и обезвоживание, поскольку воду, привозимую ночами в цистернах, раздавали в очень ограниченных количествах. Когда англичане шли в атаку по пшеничным полям, немцы иногда стреляли зажигательными минами, в результате чего «несчастные раненые могли сгореть заживо». Но союзникам вряд ли стоило жаловаться, учитывая то, что сами они широко применяли белый фосфор и танки с огнеметами.

В каждом взводе осталось всего по нескольку опытных солдат, остальные прибыли с пополнениями. У капелланов буквально не было свободной минуты. Им приходилось эвакуировать раненых и проводить короткие похороны после захода солнца. «У меня в голове постоянно вертелась строка из “Погребения сэра Джона Мура”, – писал капеллан 4-го Дорсетского полка. – “Мы могилу герою рыли в ночи”[241]».

Подгоняемые командирами, пехотные батальоны 30-го корпуса продолжали наступать. Они взяли почти полностью разрушенный Виллер-Бокаж, Жюрк и Ондфонтен. Экипажам танков августовские дни тоже доставляли мало радости. «Жарким летом на крохотных полях Нормандии, – писал один командир танка, – каждое движение обрушивало целый град маленьких твердых кислых яблок, сыпавшихся в открытые люки башен. За несколько дней их могло насыпаться столько, что башню заклинивало. Сидевшие в душной тесноте пять человек – трое в башне и двое в ходовом отсеке под ними – быстро начинали издавать ужасную вонь, и запах пота смешивался с запахом яблок, пороха и раскаленного металла». Головы гудели от «бесконечного шума радиопомех в наушниках по двадцать часов в сутки под аккомпанемент ревущего двигателя и воя вращающейся башни, дополняемого лязгом оружия».

Командир Шервудских егерей Стэнли Кристоферсон прекрасно понимал, в каком напряжении находятся его солдаты. «Вести головной танк передового батальона передового полка передовой бригады по узкой дороге, в конце которой ждала деревушка, обороняемая вражескими танками и пехотой, было чрезвычайно незавидным жребием. Это практически неминуемо означало гибель под огнем первого же вражеского танка или противотанкового орудия. Думаю, передовые отряды пехоты чувствовали себя не лучше, но они, по крайней мере, могли нырнуть в канаву или пригнуться, а сделать незаметным “Шерман” на узкой дороге не смог бы даже Всевышний».

Однако часто немцы позволяли первому или даже нескольким первым танкам пройти, и лишь потом открывали огонь. «Стояло погожее утро, солнце вот-вот должно было пробиться сквозь стелившийся над полями туман и разорвать его, – писал Кристоферсон 3 августа. – Мы прошли деревню Жюрк, не встретив сопротивления, но в Ла-Бинь, маленькой деревушке, расположенной чуть дальше по дороге, начались трудности. Немцы подбили два танка, шедшие за мной». Недавно назначенный командир роты был убит наповал. «Один из горящих танков перегородил дорогу и не позволял двигаться ни туда, ни сюда. Но сержант Гай Сондерс, выказывая свое обычное спокойствие и пренебрежение к опасности, прыгнул в этот танк и отвел его в кювет, освободив проезд. Это было более чем смело, учитывая, что боезапас мог взорваться в любую минуту».

Офицеры Гвардейской танковой дивизии делали все возможное для того, чтобы уменьшить неудобства танковой войны, даже если для этого приходилось не по-гвардейски относиться к форме одежды. Вместе со своими бледно-коричневыми комбинезонами они стали носить шелковые шарфы для защиты лиц от пыли и кожаные ботфорты фирмы «Гивз», поскольку «их было легко обувать и снимать». Некоторые офицеры, которым не нравились казенные спальные мешки, заказали себе более комфортные от «Фортнем и Мейсон». Штаб 6-й гвардейской танковой бригады тоже выиграл от дальновидности своего интенданта Теренса О’Нила, впоследствии ставшего премьер-министром Северной Ирландии[242]. Он привез из Англии кур в клетках, спрятав их «в укромном уголке десантного корабля». Его кузен Джок Колвилл, занимавший должность личного секретаря Черчилля, обедавший с представителями штаба бригады незадолго до начала операции «Гудвуд», писал в дневнике: «Гвардейская бригада не уступает лучшим в мире бойцам, и она не видит заслуги в том, чтобы воевать в условиях аскетизма».

Со времен «Гудвуда» в Гвардейской танковой значительно улучшилось взаимодействие танков и пехоты. Этому способствовала установка телефона в кормовой части танка. Он позволял пехотинцам связываться прямо с командиром танка без необходимости карабкаться на башню, чтобы указать ему позицию врага. Но капитан 5-го батальона Колдстримского полка, яростно крутивший ручку аппарата под свистевшими вокруг пулями, не мог оценить неуместного легкомыслия своего коллеги – офицера 1-го батальона бригады, сидевшего в «Шермане»: «Подняв трубку, командир танка всегда говорил: “Слоун, 49–29”[243]. Ему было смешно, а мне, черт побери, не очень».