— Ну-ну, — пробормотал Адэр.

Давясь смехом, Иштар кивнул:

— Идём.

Они одновременно вошли в воду. Сначала Иштар плыл рядом с Маликой, затем прибавил темп и начал быстро отдаляться. В какой-то миг оглянулся и не увидел её. Ушёл на глубину. Вынырнул.

— Где она? — крикнул с берега Адэр.

— Не знаю. Здесь впадина и сильное подводное течение, — проорал Иштар и вновь нырнул.

Адэр и Вилар вбежали в воду.

— Стойте! Стойте!

Адэр оглянулся. По берегу нёсся Луга, размахивая руками:

— Стойте! С ней всё в порядке.

Адэр и Вилар остановились в растерянности.

— С ней все в порядке, — повторил страж, замерев в шаге от них. — Малика умеет плавать. Её отец ориент.

— Не у всех балерин рождаются балерины, — проговорил Адэр, бегая взглядом по поверхности моря; голова Иштара то появлялась, то пропадала.

— С ней ничего не случится. Жизнью ручаюсь.

— Вот она! — закричал Вилар, указывая на гряду. — Сумасшедшая…

На фоне чёрной скалы Малика походила на белую статуэтку. Её увидел и Иштар. Совершив несколько мощных, злых гребков, выбрался на берег и, мрачнее тучи, уселся на песок.

Через несколько минут Малика протянула ему краба; огромная клешня, разрезав воздух, глухо щёлкнула.

— Утешительный приз.

— Ты ориентка! Ты обманула меня!

— Я не сказала тебе правду.

— Знай это, я не стал бы с тобой спорить.

Она бросила краба в море:

— С тебя корабль.

Малика и Вилар сидели у кромки воды, соприкасаясь плечами. Лежа в тени маслины, Адэр не видел их лиц, не слышал, о чём они говорят. И говорят ли? Вилар встал, помог подняться Малике и повел её к туннелю. Вскоре они скрылись из виду.

Адэр приложился к горлышку бутылки. Вино текло по подбородку, по груди, а он судорожно глотал, не в силах отвести взгляд от выступа скалы.

Иштар похрапывал, наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц.

После жаркого солнца прохлада тоннеля напомнила о весне. Издалека доносился рокот моря, будто оно находилось не рядом, а глубоко под ногами. Сумеречный свет приглушил краски дня, оставив только блеск чёрных глаз. Вилар сжимал прохладные девичьи пальцы; в душе звенела грусть. Он любил Малику. Он любил её сильнее, чем раньше. Эта любовь походила на морозный воздух, который всё внутри превращал в лёд, но без его глотка жить было просто невозможно.

Вилар так долго думал о встрече с ней, подбирал слова, но сейчас понял, что ни одно слово не сможет передать силу его чувств. Он продал бы душу дьяволу, чтобы быть рядом с той, кто для него дороже всех на свете. Рядом с той, кому он не нужен.

— Ты соскучилась по мне? Хоть чуть-чуть?

— Простите меня, пожалуйста, — прошептала Малика. — Вилар…

— Я здесь, любимая.

— Не уходите больше.

— Я никуда не уходил. Я стоял за дверью.

— Я сделала вам больно.

— Это была мужская боль, за неё не стыдно. И я переболел.

— Вы меня успокоили.

— Я готов мириться с твоей любовью к другому мужчине. Я хочу быть с тобой, Малика. Давай уедем. Прямо сейчас. Только ты и я.

— Вы замёрзли. Идём на солнце.

«Идём на солнце», — крутилось в голове, пока Вилар ступал по горячему песку и жмурился от слепящих лучей. И лишь усевшись в тени маслин, понял, что его любовь стала иной, как любовь к жаркому недосягаемому солнцу.

Из задумчивости вывел голос Адэра:

— Сколько ты хочешь за корабль?

— Он не продаётся, — ответила Малика.

— У каждой вещи есть цена. Назови её.

— Сколько вы готовы заплатить за самый лучший корабль Ракшады?

— У неё нет корабля, — вставил Иштар.

— Будет, — сказала она, водя пальцем по песку. — Однажды меня замотают в саван и положат на палубу. Я отправлюсь в дальнее плавание и наконец-то обрету свободу.

Адэр и Вилар переглянулись.

Иштар потёр мочку уха:

— Что тебе сказать, женщина?

— Молчи, мужчина.

Остаток дня сгорел так же быстро, как истлевает искра, вылетев из костра. В сумерках гости морского народа добрели до лагеря. Утром автомобили понесли их навстречу новым испытаниям.

***

Два любимых человека рвали Малику на части. Адэр требовал, чтобы она перебралась вместе с ним в Лайдару. Мун не хотел бросать замок. «И найдёт меня там старость», — говорил старик, отлично понимая, что его уже не назначат смотрителем, и он будет вынужден слоняться из угла в угол в какой-нибудь комнатке, чтобы по привычке не придираться к слугам и кухаркам.

Правитель сдался. Старик продолжал упираться.

— Значит, остаёшься, — сказал Адэр, складывая документы в картонную коробку.

Малика окинула кабинет взглядом: шкафы и полки опустели, со стены исчезла разрисованная цветными карандашами карта, на подоконнике лежали книги, которые нужно вернуть в архив.

— Остаюсь.

— Я буду сообщать о собраниях Совета и деловых встречах.

— На собрания приеду. На встречи ходите сами.

Адэр изогнул бровь:

— Решила потрепать мне нервы напоследок?

— Я не хочу, чтобы вы спекулировали моим именем. Я не просила вас вернуть предприятия законным владельцам. И я не хочу таким способом заслуживать любовь Троя Дадье и ему подобных.

— Просила. «Вместо того чтобы вытаскивать страну из ямы, вы заливаете её грязью. Придумываете хитрые ходы, чтобы досадить своим противникам, а о людях забыли. Для вас власть и политика важнее народа», — произнёс Адэр, просматривая бумаги; некоторые он сминал в кулаке и бросал в корзину для мусора. — Не помнишь, чьи слова? Это твои слова, Эйра.

— А говорили, что у вас плохая память.

— Думаешь, после того что я сделал, тебя будут любить или хотя бы уважать?

Не переживай — не будут. — Адэр выдвинул из стола ящик, вытащил «Откровения Странника». Положил фолиант в коробку. — Трой Дадье и ему подобные негодуют, хотя должны быть тебе признательны. Спросишь: почему негодуют? Признательность плебейке — для них это нонсенс. Доморощенные совладельцы заводов скрежещут зубами. Они ведь мечтали стать со временем единственными хозяевами. И кто им помешал? Плебейка! Теперь им придётся лавировать и прогибаться — акций-то недостаточно, чтобы командовать. А рабочим плевать — лишь бы не увольняли и платили хорошо.

— Тогда для чего вы это сделали?