– Доктор Лики занимался раскопками останков древних людей, надеясь с их помощью раскрыть тайну происхождения человека, – вспоминала Гудолл. – Он извлекал все более древние скелеты, возраст которых приближался к миллиону лет. При этом его живо интересовала эволюция. И он полагал, что многое в этом вопросе могут прояснить шимпанзе.

14 июля 1960 года девушка ступила на песчаный берег озера Танганьика, чтобы положить начало тому, что потом стало называться «самым длительным непрерывным изучением одного вида диких животных в истории науки». Ее сопровождали повар-африканец и… мама.

– Британские колониальные власти не разрешили ехать туда без спутников, – усмехнулась Джейн. – Юная английская леди одна в девственном лесу? Исключено! Вы должны выбрать себе компаньона, сказали мне. И я, конечно, выбрала маму, с которой меня всегда связывали самые доверительные, самые замечательные отношения.

Джейн могла долго и тепло рассказывать о матери, которая, кстати, достигла более чем преклонных лет и продолжала жить все в том же старом семейном доме в графстве Дорсет. С мужчинами Гудолл везло меньше. Отец покинул их, поэтому «он не много значил в моей жизни», откровенно призналась Джейн. Непросто сложились отношения с первым мужем, известным голландским фотографом Хуго ван Лавичем.

– Мы оказались несовместимы, хотя по сей день остаемся друзьями, – вот все, что Джейн была готова рассказать о человеке, ставшем отцом единственного ребенка, также названного Хуго.

– Он, конечно, взрослый, живет в Танзании, увлекается спортивной рыбалкой и абсолютно не интересуется тем, чем занимаюсь я, – сухо констатировала Гудолл.

В 1975 году удача в личной жизни, как показалось Джейн, наконец ей улыбнулась. Она вышла замуж за белого танзанийского фермера Дерека Брайсона.

– Это был мужественный человек, обладавший тонким чувством юмора. Ему я обязана многим, – говорила Гудолл. – Ветеран Второй мировой войны, он долгое время был единственным белым в Черной Африке, которого свободно, народным волеизъявлением избрали в парламент. Он занимал пост министра сельского хозяйства, боролся против уджамаа. К несчастью, в 1980 году он умер.

Упомянутое Гудолл слово уджамаа требует объяснения, так как многие читатели вряд ли его знают. Оно означает танзанийский вариант колхозов, африканскую версию коллективных сельских хозяйств. Ее ревностно внедрял первый президент Танзании Джулиус Ньерере, сторонник маоцзедуновской версии социалистического пути развития с опорой на местные традиции.

Но мы невольно забежали вперед. А тогда, в 1960 году, Джейн с биноклем целыми днями бродила по густому лесу, тщетно пытаясь вступить в контакт с шимпанзе. Первые несколько месяцев ежедневных многочасовых поисков прошли впустую. Ей не удалось не то что встретить, но даже одним глазком взглянуть на осторожных приматов. Было от чего прийти в уныние, но Джейн не отчаивалась и не прекращала поиски.

– Мама всегда говорила мне, что если я хочу чего-нибудь добиться, нужно работать не покладая рук, использовать любую возможность. И если не получилось в первый, второй, сотый раз, ни в коем случае нельзя сдаваться, – объяснила она истоки своего упорства.

При таком отношении к делу Гудолл не могла не добиться цели. Через полтора года шимпанзе признали и приняли девушку, и она впервые в истории науки получила возможность наблюдать за их жизнью изнутри.

– Было ли страшно? – задумчиво повторила она мой вопрос. – Сначала они сами удирали от меня. Потом наступил период, когда они уже не боялись, но хотели прогнать меня прочь. Было несколько моментов, когда становилось не по себе. Три – четыре крупных самца, издавая дикие крики, забирались на деревья, раскачивались, норовили хлестнуть веткой. Потом они спрыгивали и с воплями катались по земле.

Джейн улыбнулась.

– А потом они поняли, что я не уйду, прекратили воинственные выходки и приняли меня навсегда, – завершила она рассказ о вхождении в сообщество шимпанзе.

Когда смотришь отснятые в Гомби документальные фильмы, поражаешься, до какой степени совпадают язык жестов и способы выражения чувств у шимпанзе и людей.

– То, что они больше, чем любое другое существо, похожи на нас, стало их проклятием, – грустно заметила Гудолл. – Их можно научить носить одежду и передразнивать нас, поэтому их используют в цирке. Заразить всеми болезнями, свойственными человеку, поэтому их используют в лабораториях в качестве подопытных животных. Причем часто обращаются с ними крайне негуманно.

– Ограничивается ли схожесть только достоинствами или захватывает и людские пороки? – задал я вопрос, давно вертевшийся на языке.

– Само собой, – спокойно ответила Гудолл. – У них происходит все то же, что и у нас, вплоть до войны и каннибализма. Но в то же время есть и бескорыстие, и любовь. Они показывают нам обе стороны нашей натуры.

– Но какая сторона преобладает? Получается, зло с доисторических времен сидит в нас так глубоко, что его не стоит даже пытаться изгонять из своей души?

– Вот-вот, такой вывод сразу приходит на ум, но я с ним не согласна, – покачала головой Джейн. – Некоторые действительно говорят: прекрасно, если вы верите в эволюцию, а я верю в нее, если мы действительно произошли от существ, похожих на этих приматов, получается, что агрессивность изначально заложена в нас и не стоит надеяться на то, что мы когда-либо сможем от нее избавиться. Постойте, говорю я, но не менее глубоко коренятся в нас сострадание, бескорыстие, любовь. Я верю, что у нас есть право выбора, и только от нас самих зависит, какой путь мы изберем: агрессивность или любовь.

– Теория эволюции повсеместно подвергается все более ожесточенной критике, причем и с научной точки зрения, – решил продолжить я провокационные вопросы.

– Каждый волен верить в то, что ему ближе, – Джейн чуть заметно пожала плечами. – Если веришь в эволюцию, то столь поразительное сходство между шимпанзе и человеком можно объяснить тем, что когда-то у нас был общий предок. Если придерживаешься религиозного видения сотворения мира, то придется признать, что бог создал существо, схожее с нами гораздо более, чем мы готовы принять.

На несколько мгновений Джейн задумалась.

– Я верю в эволюцию просто потому, что много общалась с покойным Луисом Лики, – продолжила она. – Вместе с ним откапывала останки древних людей и животных, держала их в руках, сравнивала. А еще провела много часов в музеях естественной истории в Найроби и Лондона. Там можно проследить эволюцию не только человека, но и животных. Например, лошади: от маленького существа величиной с кролика до красавца-скакуна.

– И все же как быть с эволюцией?

– Если честно, то меня не слишком волнует этот давний спор, который ведут сторонники и противники теории Дарвина, – вполне искренне, как мне показалось, ответила Гудолл. – Мне кажется, сейчас это неважно, так как мы должны думать о нашем будущем, а не о прошлом. Лично для меня теория Дарвина оказалась полезной, ибо позволила понять, почему люди сегодня ведут себя именно так. Думаю, она может помочь выработать способ контроля над вспышками агрессивности, свойственными человеку.