class="p1">— Признайся, Парна, в деревню везешь меня? По правде сказать, я рад бы очутиться вдруг в родных местах.

— Ну уж нет, на кой мне в деревню!

— А как мать с отцом поживают? — Я вспомнил вдруг, что Большому Парне должно быть теперь лет девяносто.

— Слушай, как ты в утробе терпел! Говорю — погоди, сам увидишь.

— Если далеко везешь и думаешь: откажусь ехать, так чего теперь, видишь — еду…

— Ладно, раз так! — решил он и свернул с дороги; не успел я оглянуться, как подрулил прямо к входу в ресторан.

— Ну-ка подайте, что у вас там хорошего, — повелел он с ходу, совсем как радушный хозяин в своем доме.

— По торговой линии работаешь, Парна? — спросил я почему-то, хотя какое мне было, собственно, дело до его работы.

— На жалкие копейки с торговли перебиваться?! В гробу я видел эти копейки! Главным инженером треста работаю, строитель я!

Пропустив два стаканчика вина, он самодовольно выпалил:

— Меня все кругом знают, все! Так их и перетак! — Он поднял стакан, осушил и продолжал: — И вот, пожалуйста, опозорил меня! — Он обеими руками схватился за голову, упираясь локтями в стол. — Черт знает что подумаешь обо мне: ворвался как бандит, раз-два — и вытащил из дому!

— Что случилось, Парна, что с тобой?

— Пропал я, погиб, опозорился! Отец у меня болен!

— Большой Парна?!

— Да, Большой Парна!

— Что же в этом зазорного, все люди болеют!

— Мало мне того, что я сын мельника, так еще сыном полоумного надо было стать!

— Что ты несешь! Таким отцом, как Большой Парна, президенты гордиться могут, не то что инженеры и врачи вроде нас с тобой! Кто это полоумный, что ты плетешь!

— Меня люди знают, я не какой-нибудь… Весь город знает, и вдруг на тебе, удружил, с ума спятил!

— С ума спятил?! Да, но с чего было сходить с ума?

— Почем я знаю, с чего сходят с ума!

— Так сразу и помешался, за один день?

— За один или за два, а свихнулся, это точно!

— Ты серьезно? Вот уж не думал! Насколько помнится, в вашем роду не было душевнобольных — ни среди предков, ни среди родственников…

— Эх, не везет мне… Ладно, давай поехали, ни дна ему, старому, ни…

Мы покатили дальше.

— Ехать-то едем, а какой толк, я ведь не психиатр!

— Слушай, не крути мне мозги! Психиатр, не психиатр, ты это матери моей втолкуй! Татуша, сестра моя, вычитала в газете про твою диссертацию, сказала ей, а та, раз узнала, заладила: «Если кто вылечит моего старика, так только он!» Покою не дала, всю плешь проела. В ее глазах кандидаты наук профессора. Я понимаю, а они ведь не соображают: не приведу тебя, так скажут — видите, какой сын, врача не может привести к отцу! А меня весь город знает…

— Где находится больной?

— Где находится? А где ему находиться, будь он неладен, дома у меня… Так здорово все шло, так наладил все — как по маслу катилось, и вдруг все испортил, черт старый!

— Кто же в деревне остался?

— Дураки одни — навоз топтать, а умные сбежали! Продал я там все: и дом и сад — что мне, гроши его нужны были? — и перевез старика в город. Не хотел он ехать в город…

Я догадался наконец. Даже у меня, а типа вроде меня, кажется, ничем не прошибешь, больно сжалось сердце, когда я вспомнил ухоженный виноградник Большого Парны, взлелеянные им сад и пашню, его мельницу, не мельницу, а игрушку! Каково же было старику?!

Парна остановил машину у гаража перед отличным многоэтажным кооперативным домом и ошалело выскочил вон, словно сам был сумасшедшим.

— Ну посмотри, а! Просил ведь — хоть сегодня не выпускайте его из дому, сказал же, профессора привезу, и вот видишь?! — Он указал рукой в конец двора. — На весь свет меня срамит, меня же люди знают!..

— Погоди, погоди, — прервал я его и быстро вышел из машины. — Раз привез меня, ты уж не вмешивайся, предоставь все мне, иди в дом, отдыхай!

Я направился туда, куда обеими руками указывал мне возмущенный Парна.

Двор в конце дома переходил в пологий скат, и там стояла, глядя вниз, старая, вся в морщинах, худенькая женщина. На склоне копошились ребятишки, и, когда я увидел среди них глубокого старца с большими белыми усами, с белыми как снег волосами, мне стало не по себе. Нет, не потому, что старик был среди детей — кому не приходилось наблюдать такую картину. Меня смутило, даже испугало другое — в руках у старика был ком глины.

К склону ручейком бежала вода из открытого крана, забытого, видимо, строителями — вряд ли он предусмотрен был проектом, — вода текла через весь двор. У этого ручья и возились на склоне малыши со всего огромного дома, а среди них стоял степенный старик с руками, вымазанными глиной, и старательно мял большой комок глины. Ребята окружали его тесной толпой, и я не мог разглядеть, что делалось внизу.

— А теперь отойдите немного назад! — сказал старик и осторожно развел руки, отстраняя окружавших его детей. Ребята попятились и присели на корточки, чтобы лучше видеть.

Старик опустился на колени так, что ручей оказался между его ног.

— Парна, слышишь, Большой Парна, не измарай брюк, дорогой!

Парна старательно пришлепал к руслу ком глины. Тем временем два мальчика, что ковыряли лопаточками землю ниже по течению, где вода образовывала запруду, сбили еще один ком глины и передали девчушке. Девочка понеслась к старику, держа ком над головой, но, поскольку тот был занят — придавал сооружению из глины желаемую форму, — отдала его сидевшему на корточках мальчугану в пестрой шапочке.

Я стоял и ждал — думал: может, хоть старая женщина обратит на меня внимание, но куда там — она не меньше ребят увлечена была занятием Большого Парны.

— Здравствуйте, уважаемая Элпитэ, — сказал я, подойдя к женщине совсем близко.

Она живо обернулась и протянула мне руку. Не знаю, узнала меня или нет, но сразу же заговорила о своем горе.

— Видишь, какая у нас беда, родной мой, до каких лет дожил, а возится с ребятишками, глину месит! Что за напасть на нашу голову!..

— И давно он так? — прервал я ее.

— Ас тех пор, как переехали сюда из деревни, с того самого времени, родимый, да падут на меня твои беды!..

— Сразу случилось с ним это или постепенно?

— Как тебе сказать, дорогой. Мы ведь не сразу продали в деревне усадьбу. Сначала старик мой то и