Клайпедской области появляются так называемые „жители Мемеля“ (Memelländer), а во многих воеводствах Польши — „тутейшие“, „жители Карпат“ (Karpatenländer) и т. д. В Латвии в 1914–1939 гг. резко снижается доля белорусов, литовцев, евреев, эстонцев, немцев, поляков. Удельный же вес русских в эти годы не претерпел изменений (было 9,6 %). В Латвии в 1920–1930-е годы отмечается процесс быстрой русификации белорусов (особенно в Латгалии). Именно благодаря этому в республике не изменилась доля русских. И одновременно полным ходом идёт ассимиляция латышами евреев, поляков и литовцев» (с. 64–65).

Аналогична и хорошо описанная ассимиляционная политика властей межвоенной Польши в отношении своих других национальных меньшинств — русинов, украинцев и белорусов, которая носила ярко выраженный принудительный, прямо противостоящий естественным демографическим процессам характер.

В середине 1935 года политический департамент МВД Польши свидетельствовал, что, несмотря даже на административно управляемые и прямо сфальсифицированные переписи, официальные их данные показывали, что в Виленском и Новогрудском воеводствах с 1921 по 1931 год большинство перешло к белорусам. Для борьбы против этой демографической динамики МВД предлагало переселить на Восточные Кресы 100 000 польских колонистов и 200 000 пенсионеров. Особое внимание требовалось уделить укреплению идентичности местных поляков и новой ассимиляции тех, кто всё ещё демонстрировал зыбкую этничность: «тутейших», католиков, признававших себя поляками, но дома разговаривавших на украинском и белорусском, то есть подчинившихся прошедшей ассимиляции лишь внешне. В 1937-м МВД Польши подготовило план доведения польского населения Восточных кресов до «стабильного преимущества» в 56,2 % путём не только колонизации (увеличения числа «осадников» — они, как известно, после Советизации Западной Украины и Западной Белоруссии стали для советской власти объектами приоритетного выселения с этих территорий), но и прямо выселения оттуда непольского населения либо «обмена» его на поляков. Вообще принудительная административная ассимиляция (полонизация) носила ярко выраженный социальный, экономический, иерархический, конфессиональный характер: ставилась задача полностью удалить из педагогических кадров белорусов, украинцев, русских, полещуков, запретить продажу земли православным, исключить приверженность крестьян-католиков белорусскому языку и культуре, была на практике обеспечена абсолютная этническая монополия поляков в местной администрации и интеллигенции, среди владельцев хозяйств свыше 50 га и получателей земли по итогам парцелляции и т. п.[1042]

Административный конструктивизм, вынуждавший население с неопределённой, или двойной, или социальной, или конфессиональной идентичностью делать (или признавать сделанный за него) выбор в сторону единственной идентичности, совершенно очевидно преследовал задачу территориального расширения этнического ядра страны (национального государства). Так было и в случае Польши, и в случае Литвы. Исследователь указывает, что именно языковой вопрос был центральным в этнографическом базисе государственного строительства. Произнесённые в ходе послевоенного устройства перед великими державами аргументы Польши в 1919 году и далее о принадлежности Виленского края Польше касались именно языкового вопроса как основы для административных решений: говорилось о том, что ещё в 1697 г. польский язык стал государственным для Литвы, а по конституции Речи Посполитой 1791 года Вильно перешел в прямое подчинение Варшаве. Наконец, после двадцатилетнего сопротивления, 19 марта 1938, Литва приняла ультиматум Польши и юридически «на вечные времена» отказалась от Вильно и Виленского края. И лишь государственная гибель Польши в сентябре 1939 года предопределила то, что 10 октября 1939 — по советско-литовскому договору Виленский край и Вильно переданы Литве: с населением 457,5 тыс. человек, в том числе были оперативно «обнаружены» около 100 тыс. литовцев[1043].

Современный литовский историк так резюмирует оперативную политическую реакцию властей Литвы на присоединение Виленского края, отражающую отнюдь не экспромт, а загодя продуманную и консенсуальную историческую стратегию противоборства:

«После инициированной Советским Союзом передачи Вильнюса Литве в октябре 1939 г. правительство Литвы начало его политическую, экономическую и культурную интеграцию. Эту интеграцию сопровождала системная кампания литуанизации, которую поддерживала большая часть общества Литвы. Её претворение в жизнь стимулировали как межвоенная вражда между Польшей и Литвой, так и местный этнический конфликт между литовцами и поляками. (…) В марте 1940 г. Литовское правительство лишило гражданства примерно 83 000 поляков, которые прибыли в Вильнюс в 1920–1939 гг. (в период пребывания Виленского края в составе Польши. — М. К.), в то же время подтверждая его всем остальным жителям страны… практический каждый четвёртый житель Вильнюса стал иностранцем»[1044].

Когда в 1944–1945 советские и польские социалистические власти начали обмен населением, в частности, между Польшей и Литовской ССР в интересах взаимной этнической консолидации и гомогенизации пограничных территорий, это затронуло и интересы тех национальных властей, кто и в новых, советских условиях намеревался проводить политику национального конструктивизма, продолжая ещё до-советские традиции административного нациестроительства и принудительной ассимиляции. Член партийного руководства в Литовской ССР писал московскому партийному руководству в это время:

«Считаю, что ещё не всё ясно в определении национальности живущего в районах Вильнюсской области населения, что не нужно торопиться с этим определением, что, по моему мнению, в районах Вильнюсской области так же, как и в смешанных районах Западной Белоруссии, в значительном большинстве проживают белорусы и литовцы, так называемые „тутейши“, за последние 30–50 лет ополяченные католическими ксендзами и политикой польского империализма. Кое-кто ошибочно называет их поляками только потому, что они исповедывают католическое вероисповедание, считают себя людьми „польской веры“, называют друг друга панами и разговаривают на смешанном польско-белорусско-литовском диалекте… Их нужно убеждать, что они сегодня являются гражданами советской страны, советской Литвы, хотя их разговорный язык и является польским языком»[1045].

Нет сомнения, что в описываемом здесь длительном польско-литовском конфликте речь идёт не столько об ускорении самоидентификации и ассимиляции в интересах титульного этноса, сколько о принуждении к выбору титульного этноса в качестве самоидентификации и, вполне вероятно, о фальсификации итогов переписи в политически «нужном» направлении (так, как это произошло в Литве в 2011 году, когда президент Литвы не согласилась с итогами общенациональной переписи, назвав их заниженными, и в результате данные были исправлены в сторону повышения[1046]).

Одновременный описанным, процесс ассимиляции поляков в традиционно населённой ими части Восточной Пруссии (территории Пруссии, а затем — Германской империи) доказывает, что контекст жёсткой этнической конкуренции имел свои государственные рамки, диктовавшие её конкретное содержание, особенно при сравнении этнической динамики поляков в «самом польском» Виленском уезде Литвы с «самым польским» Алленштейнским округом Восточной Пруссии. Иначе говоря: наиболее успешной была принудительная административно-политическая ассимиляция, руководимая титульной этнократией: немецкая в Германии, польская в Польше, литовская в Литве, несмотря на то, что очень часто её инструментом выступали более всего социальная сегрегация и «этническая инженерия» (диктат, фальсификация, подкуп) во время переписей населения. Известно, что эмигрантское Лондонское правительство в 1943–1944 гг. в ходе обсуждения будущего устройства Европы после поражения гитлеровской Германии неизменно претендовало на присоединение к Польше всей немецкой Восточной Пруссии, то есть ранее, во время Варминско-Мазурского плебисцита