вышивать. Раньше она вышивала после обеда, когда господин Герман ловился спать, а сегодня начала с раннего утра.

— Выходит, что она торопится?

— И фрау мне наказала прикрыть ей ноги, потому что она себя плохо чувствует. Вчера барыня была легко одета и, видимо, простудилась.

— По вечерам все еще холодно… А я как мерзну!

— Когда я ее укутала, барыня моя спросила, мол, Матильда, не знаешь ли ты дома фрау Ашингер, где живет герр Армениер? Помните, фрау Ашингер, зимою на рождество пришла я раз и принесла пирог для господина Армениера?

— Помню, дорогая, и помню также, что пирог был очень вкусный.

— Я так и сказала моей госпоже. А она подробно описала — дескать, дом имеет два окна на улицу, построен из красного кирпича, ворота зеленые и перед ними две липы.

— И какие липы!..

— Госпожа так точно мне их описала, что я без особых плутаний нашла ваш дом и эти две липы.

— Их посадил мой покойный муж, Матильда, — одна моя, другая его липа. Мы были еще новобрачными и…

Но навернувшиеся слезы помешали ей продолжать, и вдова почтмейстера передником утерла глаза.

— Барыня мне сказала: «Матильда, поди спроси о здоровье Армениера, а также кланяйся госпоже Ашингер и сейчас же вернись». Она сказала, что видела плохой сон и сильно беспокоится.

— Но где же Армениер? — удивленно спросила домохозяйка и, казалось, в эту минуту только и сообразила, что фрау Элоиза послала осведомиться об Армениере.

— Где же он может быть? — И, снова открыв дверь, обе женщины вошли в комнату, как бы надеясь, что Армениер находится в ней или незаметно вошел туда в то время, когда вдова Ашингер на балконе рассказывала Матильде про покойного почтмейстера.

— Значит, он надел голубой сюртук… Шапки тоже не видно. А этот сюртук все еще мокрый…

Матильда с любопытством посмотрела на картину, висевшую на стене.

— Это их главный храм… Сам Иисус Христос ночью спустился с неба, молоточком ударил по земле и сказал: «Тут построить храм!..» И на том месте и построили. А эта гора, что виднеется вдали, Матильда, святая гора. Это Арарат, на который Ноев ковчег спустился, а теперь там герр профессор водрузил крест, который я сама видела, потому что этот крест изготовил Иоганн Циглера а жена его — племянница моего покойного супруга.

Матильда смотрела с таким суеверным страхом, как будто и сама картина была святая, и недоумевала, перекреститься или же приложиться к ней.

— Ага!.. Армениер здесь. Так и есть, Матильда… Видимо, я была в погребе, когда он поднялся наверх. Матильда, — и она понизила голос, как бы опасаясь, что сверху могли услышать ее, — мне не нравится их дружба… Конечно, мне неудобно предупредить Армениера, но ты скажи фрау Элоизе, скажи от моего имени, и пусть отныне Армениер с ним, — домохозяйка знаком показала в сторону чердака, — не дружит… Вот видишь, как измята его постель? В этом повинен верхний жилец. А до того Армениер ничего такого не допускал. Всему этому он его учит. Уже девять месяцев не платит за комнату и еще сбивает с пути благородного молодого человека.

Фрау Ашингер принялась поправлять постель. Она попросила Матильду подняться на чердак, где, по всей вероятности, должен был быть Армениер.

— Моей ноги там не будет, пока уважаемый господин не заплатит своего долга… Хотя бы крыша протекала, я туда не подымусь.

Матильда поднялась наверх по деревянной лесенке. Еще с лестницы она услышала чьи-то дикие вскрикивания. Когда она подошла к дверям, ей показалось, что в комнате разговаривают на незнакомом языке. Матильда постучала в дверь.

— Дверь открыта! — снова прогремел голос.

Девушка вошла в комнату. В клубах дыма она увидела гигантского человека, чья голова доходила до потолка. На нем не было рубашки, и грудь его была покрыта какими-то черными черточками. Гигант держал в руке длинную шпагу. Заметив девушку, он сейчас же набросил на себя плащ и сделал к ней два шага. Но в эту минуту Матильда увидела в углу что-то страшное, похожее на призрак, с напяленной на голову студенческой шапкой и горящей трубкой в зубах.

Матильда в ужасе вскрикнула, захлопнула дверь и метнулась вниз.

Фрау Ашингер выбежала на балкон. Туда же поднялся корзинщик, за минуту до того сложивший во дворе груду корзин и собиравшийся открыть калитку, чтобы вынести их на спине. Он первым заметил метнувшуюся вниз по лестнице девушку, но не успел подняться на балкон, как уже фрау подхватила в объятия Матильду.

— Воды! Кружку воды! — кричала домохозяйка.

Корзинщик принес воды.

На крики домохозяйки вышла и жена корзинщика, а за нею двое ее детишек. Все они поднялись на балкон.

Матильда пришла в себя.

— Там… под крышей черт водится… Он курил трубку, а другой с саблей в руке стоял на страже.

— Иисус Христос! — И фрау Ашингер от ужаса ничего больше не могла сказать. Корзинщица взяла на руки ребенка. Все женщины молча уставились на единственного мужчину-корзинщика, тоже не издававшего ни звука.

Обитатель чердака, на которого так жаловалась домохозяйка, был Оттокар Дриш, один из тех добродетельных студентов, которые тянули мед лошадиными дозами, в кулачном бою становились львами, веселились, как вольные птицы, но и умели работать, как волы.

Приближались экзамены, и уже целую неделю Оттокар Дриш, уединившись на чердаке, получавшем свет из круглого окна, пробитого в потолке, штудировал.

…То, что представилось Матильде в образе страшного призрака, был скелет человека, но не со всеми костями, подобранный Оттокаром Дришем у часовни св. Марии, — там, где Александр I предал земле «останки различных народов». И так как недоставало некоторых боковых костей, Оттокар Дриш на собственном теле углем начертил эти кости.

А остальное, виденное Матильдой, соответствовало действительности. Оттокар свой берет напялил на череп, а трубку сунул во впадину рта скелета, и не только наизусть произносил названия сотен костей и шпагой показывал эти кости, но и громко вслух разговаривал со скелетом.

— О, maxilla superior, — и концом шпаги дотрагивался он до подбородка, — что фрау Ашингер делает похожей на старую обезьяну, а также вы, vertebrae collis, что зарылись в ее жиру… А эти тощие costae, — и конец шпаги подпрыгивал над костями грудной клетки, и кости, словно клавиши, издавали звук, — в этой костяной клетке, о безвестный homo sapiens, взбунтовалось ли твое сердце когда-нибудь, стучало ли оно во имя какой-нибудь высокой цели, или же являло собой сырой кусок мяса!

Оттокар Дриш так изучал остеологию и с костями беседовал с такой нежностью, как никто не беседовал со своей возлюбленной.

Заметив внезапное исчезновение неизвестной девушки и услышав