Размеры скакового поля цирка Гая позволяли свободно разместиться сразу четырем квадригам точно так же, как и в Большом цирке, что позволяло «синей» фракции создать для возничих условия, максимально приближенные к условиям соревнований. Весь многочисленный штат фракции, состоящий из конюхов, тренеров, ветеринаров, портных, шорников, распорядителей конюшен и их помощников, а также чистильщиков и поильщиков лошадей, высыпал на скаковое поле, чтобы поглазеть на новое приобретение – двадцатипятилетнего возничего по имени Помпей. Он был куплен Антонином Каракаллой из конюшни «белых» по настоянию владельцев фракции за вполне умеренную по тем временам сумму по счастливой случайности. Она представилась, поскольку «зеленые» слишком затягивали с переходом в свою конюшню грека с громкой кличкой Помпей, ставшего по официальным результатам заездов новым «тысячником» в прошедшем году, поэтому сам возничий с согласия владельцев «белой» фракции предпочел перейти к «синим» за цену, для себя лично вдвое большую, невзирая на дружбу «зеленых» с «белыми» и протекцию самого Геты. На день предстоящих лудий Помпей имел 1023 личные победы на бигах и 265 на бегах квадриг. Многих, знавших толк в беге квадриг, изумляло, как этот низкорослый и щуплый грек, посмевший присвоить себе имя великого Помпея, умудрялся во время ристания удерживаться на ногах даже тогда, когда распорядителями его конюшни в ярмо впрягалась кобыла, а элитные чистокровные жеребцы использовались в качестве пристяжных.

Каракаллу заверили, что этот юноша, сумевший всего за 6 лет профессиональных выступлений стать «тысячником», поможет фракции наконец-то одержать победу над «зелеными» и взять главный приз, который покроет часть суммы, затраченной на его приобретение. Антонин скептически отнесся к этим заверениям, поскольку во фракции «зеленых» было сразу три «тысячника», пусть возрастом и старше тридцати, но они еще крепко стояли на ногах, были любимы всеми фанатами, проживали на своих богатых загородных виллах и водили дружбу лично с императором Гетой.

Фракция «синих» приобретала лошадей для своей конюшни в основном в Испании и в Африке, реже на заводах самой Италии. «Зеленые» больше смотрели на Восток от Греции до Малой Азии, особенно на Каппадокию, звавшуюся «страной прекрасных лошадей». Антонин Каракалла с большим вниманием следил за техникой, которую демонстрировал Помпей во время тренировочных заездов. Юноша особенно восхищал его во время прохождения на квадриге веховых столбов. Успех сложнейшего маневра прохождения меты по правилам находящейся с левой стороны колесницы, зависел от гибкости и мощи двух пристяжных лошадей, причем правая всегда была атакующей, а левая играла роль якоря. Техника управления гоночной колесницей в корне отличалась от управления тяжелой, обитой деревом, триумфальной или боевой. Управлять тяжелой, слабо поворотливой колесницей, где возница мог позволить себе, широко расставив ноги, держаться двумя руками за натянутые вожжи либо в одной держать вожжи, а в другой – кнут, мог любой крепкий и ловкий мужчина уже после нескольких тренировок. Маневрировать же легкой, сделанной из тонких железных прутьев колесницей, было нелегко, и учиться управлять таковой начинали мальчики с малого возраста. В такой повозке во время гонки возничий левой рукой все время держался за металлический круг, чтобы не вылететь из нее, а правой орудовал кнутом. Вожжи он в руки не брал, они были накручены на его туловище, и он управлял лошадьми, наклоняя корпус тела вперед или назад, тем самым отпуская или натягивая их. Настройка упряжи должна была быть произведена столь же искусно, как это делалось у щипкового музыкального инструмента, и взаимодействие лошадей и возничего было поэтому едва уловимым. Все это достигалось годами изнурительных тренировок. Лошади проходили дрессуру в течение трех лет, и только достигнув пятилетнего возраста, начинали принимать участие в состязаниях.

За два столетия своего существования цирк Гая и Нерона пришел в упадок, много лет его никто не восстанавливал, и Антонину пришлось вложить в ремонт этого грандиозного сооружения немалые средства, чтобы идеально выровнять поверхность песчаного ристалища так, чтобы даже неспешный прогон лошадей по песку доставлял возничему массу удовольствия. Было время, когда скаковое поле цирка было устлано песочной подушкой, в которой блестели золотистые чешуйки «горной зелени» для особой визуальной красоты. Антонин не был сторонником высокой эстетики Гая Калигулы и поэтому не приказывал в угоду своей прихоти посыпать Цирк слоем киновари и буры. Но Каракалла любил лошадей до безумия и так же, как Калигула до него, требовал от всех жителей в округе ночью соблюдать тишину и не пугать лошадей, спящих в стойлах, за день до состязаний. Ради этого он нарушил привычку, приобретенную по возвращении из Британии, ночевать только во дворце Палатина. Он лично следил не только за порядком, но и за уходом и разведением этих благородных животных, требовал предельного внимания и порой мелочной опеки над каждой лошадью.

Каракалла был доволен, что здесь, недалеко от Ватиканского холма, за довольно короткий срок были созданы почти идеальные условия для содержания беговых лошадей. Калигула, построивший этот цирк для своих собственных развлечений, любил лошадей больше, чем людей, и считал их умнее любого из своих сенаторов. После Калигулы этот цирк избрали местом отдыха императоры Нерон и Клавдий. Первый даже увеличил его размеры и украсил мрамором. Главным же украшением цирка был огромный обелиск, который по велению императора Гая Калигулы доставили из Египта. Уникальный по размерам, он не имел на своей поверхности иероглифических знаков. Историк Рима Плиний-старший считал организацию доставки такого тяжеловесного груза из Египта выдающимся событием в истории Рима. Калигула ничего не менял в форме обелиска, он лишь украсил его от своего имени посвящением Августу и Тиберию. Антонин Каракалла особенно любил и ценил последнего, и присутствие этого сооружения на «спине» цирка Гая считал для себя добрым знаком.

С верхних рядов трибуны, куда поднялся император со своей охраной сразу по завершении тренировочных заездов тех возничих, кого прочили претендентами на главный приз гонок, открывался прекрасный вид на вечерний город. Несмотря на то, что уже почти стемнело, бросалась в глаза выделяющаяся на фоне розоватого вечернего неба громадная усыпальница рода Антонинов – мавзолей Адриана. Император Адриан создал её для себя по подобию мавзолея Александра, что был воздвигнут в Египте. Громада этого сооружения возвышалась недалеко от цирка Гая на том же берегу Тибра при входе на Элиев мост. На самой вершине этого цилиндра была установлена исполинской величины бронзовая квадрига со статуей Адриана, и Каракалле, стоявшему на трибуне цирка, казалось, что эта квадрига мчится ему навстречу. Он невольно улыбнулся: его сердцу было мило любое упоминание о македонском завоевателе, и ему, знатоку древних дивинаций казалось, что он угадывал в этом кажущемся движении квадриги божественное знамение.

Перед тем, как отправиться на виллу в расположение штаба фракции и там устроить веселую пирушку с преторианцами, Антонин, шумно вдыхая прохладный воздух дрожащими широкими ноздрями, замер, нервно перебирая в памяти события минувшего дня, беспокоясь о том, не было ли среди них тех, что могли вызвать гнев всевидящих Богов. Его память хранила немало добрых знаков, явившихся, как ему казалось, наградой за благие дела, но душа его полнилась какой-то неосознанной тревогой. Заглушить ее ему никак не удавалось, и он предположил, что поклонение праху отца в мавзолее Антонина могло бы добавить ему уверенности в себе и укрепить надежду на победу в скачках. Он содрогнулся, вспомнив слова отца перед самой его смертью. Были они обращены к урне, приобретенной отцом для сохранения своего праха: «Ты вместишь в себя человека, для которого был мал целый мир».