более по-юпитериански формальным. Но чем более человек обретает независимость от природных начал, тем более он перемещает образ зла в себя самого. Теряя эмоциональное ощущение запретного, он заменяет его на рациональный образ греха. Даже африканские дикари считали, что преступники, избегнувшие наказания в этом мире, не уйдут от него на том свете. Такая перемена, хотя и не приносит человеку особой радости, служит его будущей марсианской цели победы над самим собой и идее обновления мира. Мысль о суде после смерти поощряет к добру и удерживает от зла, закрепляя моральные категории Юпитера. Поэтому человечество не распрощалось с мифологическим образом жизни после смерти и подземного воздаяния, и до сих пор периодически возвращается к нему. Мифолог Тэйлор констатирует: "Все философские школы, отвергавшие веру в загробную жизнь начиная с античных времен, возвратились по новой дороге к той исходной точке, которую самые грубые народы никогда и не покидали"[89].

В первобытной общине Сатурна загробная участь мыслилась равной для всех. Потом она стала определяться в соответствии с социальным распределением ролей, с принадлежностью человека к тому или иному идеологическому сообществу, со способом смерти или обрядом похорон: по-юпитериански. Но формирование архетипа Плутона привнесло новые черты в понятие справедливого суда. В самом человеке есть силы, влияющие на его судьбу вне зависимости от внешних обстоятельств (например, от обряда похорон согласно той или иной религиозной традиции, которому столь большое внимание уделял древний мир!). И жизнь после жизни определяет тот вклад, который человек, как существо, обладающее неким накоплением — избытком энергии, внёс в земное бытие. Этот взгляд наиболее чисто отражает архетип Плутона, предполагая динамику противоборства и преодоления: тем более активную, чем менее успокоенной пребывает душа в мечтах о своем обеспеченном загробном блаженстве.

Такой подход, предполагающий опору лишь на личные нравственные качества, смыкается с материализмом и даже атеизмом. Но идея потустороннего мира здесь оказывается нужна для того, чтобы позволить взглянуть на эту жизнь с иной, отстраненной и потому более истинной позиции, чем общественная мораль Юпитера или те природные законы, которыми царь богов ограничил наш разум. И постольку, поскольку человек остаётся неудовлетворён жизнью и собой, остается даже идея иной реальности как чистилища, должного исправить то, что не удалось на Земле. Эту идею подтверждает первобытный образ перерождения души, который теряет сатурнианскую подоплеку сохранения жизни в своем роду (от деда к внуку), и тоже приобретает нравственную окраску.

Закон сохранения энергии, некогда породивший идею перерождения, не позволяет современному разуму полностью отказаться от неё: что-то ведь остается, когда всё исчезает! Пусть не целиком (ведь мы несовершенны), в ноосфере (лучше в Небе Урана, чем в недрах Плутона), но движения нашей души где-то должны существовать, воплощаясь снова и снова! Другое дело, если то хорошее, что есть в нас, всегда есть — и будет присутствовать в людях, пока существует человеческий род. Тогда мы можем раствориться в небытии насовсем. Непонятно лишь, куда денется Самоосознание нашего сверх-активного "я", почему-то претендующего на уникальность. Дано ли ему уснуть по дороге к иному бытию и видеть сны, растворившись в нептунианской реке вечности, отделяющей мир живых от мира мертвых?

К идее перерождения мы вернемся в третьем водном знаке Рака: где жизнь находит лазейку, позволяющей ей ускользнуть из мёртвой хватки подземного мира. А переходный образ чистилища можно найти почти в любой развитой мифологии. Его являет китайское подземное судилище Диюй с огромным количеством ведомств и градаций прегрешений. Добродетельные люди после суда оттуда возвращаются на землю, рождаясь вновь, а судья Дидзан-ван из сострадания подымает души на небо. Индийский ад Нарака, где жар от недр земли соседствует с холодом её окраин, тоже не содержит сатурнианской окончательности смерти и не считается местом вечных мук: все существа избывают там свою карму ради нового перерождения в лучших условиях. Корень этого названия звучит в имени богини Ниррити, олицетворяющей разрушение и распад. В поздней религии буддизма Нарака начинает рассматриваться как порождение собственной психики: с этим едва ли можно не согласиться. (Вот только как быть, если эта субъективная иллюзия обладает объективной реальностью и может вдруг оказаться реальнее, чем даже видимая жизнь?)

Ещё один образ чистилища — еврейский Шеол ("неисследованный, вопрошаемый"). Шеол представляется хтоническим чудищем с ненасытной утробой и огромными челюстями, хватающими грешников, душа которого расширяется и волнуется в предчувствии добычи. Наиболее преступных тёмные силы поглощают ещё при жизни, низвергая к демоническому "царю ужасов". Причинами мучений в хаосе и непроницаемой тьме Шеола служат яростный огонь и сковывающий лёд, в которых душа пребывает попеременно. Но наказание и исцеление души в Шеоле длится не более года, причём самые хитрые грешники умудряются натаскать из мест ледяного холода побольше снега и рассыпать его там, где жарче пламя. Правда, с алхимической точки зрения, такие крайности смешения огня и воды не только не улучшают их участи, но даже способны сделать муки трансформации вечными. И если речь идёт об очищении, можно было бы не воспринимать его как наказание — но сама идея пробуждающейся жизни души относится к знаку жалящего себя Скорпиона: она ведёт войну и стремится к взаимодействию, а потому должна каяться, болеть и страдать.

ПОТЕНЦИАЛ К ВОЗРОЖДЕНИЮ

Образ ада строится по плутонианскому закону умножения: если рай есть преувеличение земного блага, то ад — многократное повторение смерти. И адское пламя, содержащее в себе противоборство стихий огня и воды, отличается от юпитерианского небесного огня, который является чистой стихией. Огонь — прерывистая стихия: он вспыхивает и гаснет, он не может поддерживать постоянное пламя без топлива. Непрерывны стихии воздуха, отображающего бесконечность, и воды, являющей переходы рождения и гибели. Эмоциональная стихия воды, из которой родилась жизнь, и вечное противоборство двух полярных начал, которые породили мир, создаёт представление о вечности адского пламени, как и земных страданий.

Но энергия внутренних эмоций — это и котел неистощимого потенциала. И сами слова "страдание", "страсть" и "страх" восходят к тому же индоевропейскому корню ster, выражающему идею натяжения и напряжённости, как и слова "стремиться", "стараться", "стрела", "струна". Энергия Скорпиона рождается из напряжения чувств, как сила растений — из влаги небес, аккумулированной в сокровищницах земных недр. Если энергии достаточно, она готова вновь устремиться в небо — о чём говорит мифологический образ молнии как огненного змея, взлетевшего в небеса из-под земли. Так Змей, связанный с влагой, становится не только противником, но и преемником Громовержца (здесь можно вспомнить Змея Горыныча, летящего по небу с огнём, грохотом и бурей, пригибающей к земле деревья).

Разрушительность Скорпиона и его