Митя морщился и не отвечал. Пахло пылью и тряпками. Низкий каменный потолок давил сверху на голову, по стене змеились мертвые кабели, и голос у Патриота был слишком громкий и слишком радостный. Таким громким уверенным голосом здесь разговаривать было нельзя. Ополченский фонарь светил от силы на метр вперед, за спиной с каждым шагом мгновенно смыкалась опять чернота.

Наконец — через десять минут? через двадцать? — Патриот как будто обиделся и шагал теперь молча, угрюмо, и спина у него сразу стала чужая, как у постороннего. Свет его фонаря то и дело скрывался за поворотом. И хотелось спросить, вот тогда уже Мите хотелось спросить: отчего он всё поворачивает, этот трижды проклятый коридор, и куда он, собственно, поворачивает. Но теперь — еще через двадцать минут? через тридцать? — тишину нарушить тем более не получалось. Он пытался считать повороты и сбился. Стены словно придвинулись, звуков не было, только шаги и дыхание. Трудно было поверить, что за этими стенами есть хоть что-то, кроме плотной земли, и ему вдруг пришло в голову, что конца у длинного коридора нет и, наверное, это кольцо. Точно, просто тесное каменное кольцо глубоко под землей, как последний уровень перед смертью, у каждого свой. Так, наверное, смерть и выглядит — закольцованный коридор, который становится уже и уже, темно и нет воздуха, и мы будем ходить по кругу до тех пор, пока не упадем.

Потом время стало играть с ним шутки, растянулось вначале, а после совсем исчезло. Он давно уже — полчаса? час? пять часов? — шел по инерции, тупо, как навьюченный мул, и смотрел себе под ноги. Ни о чем не думал, ему даже казалось — он больше не дышит, и упасть уже было не страшно, но для этого тоже нужно было усилие воли; и когда Патриот обернулся и сказал «вот она, сука, сука, вот она» — не почувствовал радости. И когда Патриот, мокрый, голый, сплясал с фонарем — не почувствовал. А подумал только, что теперь-то ему можно упасть, вот сейчас, думал он, вот здесь можно.

— Ну-ка встал! — заорал Патриот. — В морду хочешь?

***

...Затекали руки, и пика должна была сломаться, застряла дважды — верхняя петля оказалась слишком высоко, не по росту, и долбили почти вслепую. Воздух кончился, и мотор «Макиты» пропускал обороты, кашлял и вдруг заглох, а потом едва раскрутился. Батарея тоже как будто выдохлась и умирала, и фонарь умирал — побледнел, как выцвел, и света дать больше не мог. Все должны были задохнуться одновременно: два человека, которые делали все неправильно, и японский мотор перфоратора, и фонарь.

Чудо в последний момент случается только в сказках, так что умиравшие инженер из Тойоты и владелец УАЗа на него не рассчитывали. Место это уж точно было не сказочное, да и последний момент, знали оба, был давно пройден. Просто как-то не пришлось об этом поговорить, да и ни к чему стало разговаривать.

Так что, когда тяжелый металлический лист наконец отвалился, ударившись об пол, это не показалось им чудом. Уже нет. Они только вяло посторонились, чтоб их не пришибло сорванной дверью. Воздух ворвался в проем, а с ним и яркий электрический свет. И стояли там в этом в проеме машины — ровно, рядами по три. Чистые, непыльные и блестящие, как на парковке автосалона в солнечный день. А перед дверью толпою стояли люди — такие же чистые. Очень чистые, нереально. И на мгновенье владельцу УАЗа Патриот, почти ослепшему от гипоксии, померещилось даже, что все они в белых одеждах и сияют.

— Господи, ну наконец-то! — сказал один сияющий человек и засмеялся.

— Что ж вы так долго? — с мягким упреком спросил другой.

Ответить владелец УАЗа не смог — он дышал. В голове у него гудело, а льющийся из проема свет ослепил его так же, как до этого темнота и нехватка кислорода. Пришлось прищуриться; он так и сделал. А потом зарычал, просунул между прутьев решетки грязную руку и попытался на ощупь схватить то ли первого сияющего человека, то ли второго.

Чистые люди ахнули и подались назад.

— По...стойте, — сказал инженер из Тойоты, который себя не видел, но знал, что и он такой же грязный и страшный, такой же точно. — Пожалуйста. ***

— …Вы не волнуйтесь, за тросом уже пошли, сейчас принесут, — сказал человек, тот, который сказал «наконец-то». Он больше не сиял, не смеялся, а опустился на корточки возле решетки и слушал инженера серьезно, и белых одежд на нем тоже не было никаких. Самые обычные шорты, футболка поло, светлые волосы. Был он совсем молодой, лет тридцати, немного похожий на лейтенанта.

— Надо машины еще. Отодвинуть, — хрипло сказал инженер, который сидел на полу и кричать не хотел, запретил себе. А если честно — не мог, как и подняться на ноги. — Все чтоб. Отъехали. Места не хватит.

Может, и стоило крикнуть — сейчас, надо быстро, бегом, ну что вы копаетесь, блядь, чего ты уселся.

— Да-да, не волнуйтесь, — повторил его молодой собеседник. — Трос есть, машины сейчас отгоним. Послушайте, — сказал он, — а хотите арбуз? Ну ждем пока все равно, принести вам? У нас тут, представляете, восемнадцать тонн, целый грузовик.

Он правда похож был на лейтенанта, славный, с хорошей улыбкой. Однако владельцу УАЗа опять захотелось просунуть руку сквозь прутья и эту улыбку стереть. Мешал ему только инженер из Тойоты, который смотрел на него, хоть ничего и не говорил больше, просто смотрел, но очень как будто громко. Пока человек на той стороне решетки рассказывал про арбузы и как они, если честно, уже надоели, ну сутки подряд, представляете, ели одни арбузы, — им надо было еще добежать назад, одному из них точно. Сказать бригадиру, что можно оставить пост и ружья оставить — главное, ружья, сюда нельзя с ружьями. Найти свои семьи. И как-то без слов надо было про все это договориться, чтоб славные люди не передумали.

— А вот нам и трос принесли как раз, — сказал молодой человек и встал. — Аркадий Львович, — позвал он кого-то. — Вашей будем, наверное, дергать, вы не против?

Невидимый Аркадий Львович ответил что-то, владельцу УАЗа было не слышно. В ушах у него неприятно стучало сердце.

— Я понял, — сказал молодой человек. — Конечно, давайте мы Свету тогда попросим, она тоже вроде стоит удобно. Где Света у нас?

Невидимых голосов стало больше, наверно, искали Свету. В какой-то момент молодой человек тоже вышел из кадра, но скоро опять появился и снова присел на корточки.

— Решили, — сказал он радостно. — Ну как, точно арбуз не хотите?

Захлопали дверцы, рядом затарахтел первый двигатель. Водитель УАЗа без слов помотал головой. Ему было очень холодно вдруг на полу, без майки. И голой спиной он примерно уже минуту чувствовал шум позади, в коридоре. Далекий еще и негромкий, едва различимый, и занят был тем, что пытался определить, приближается шум или нет. ***

Профессору из белого Ниссана Кашкай исполнилось в феврале шестьдесят четыре, и, хоть он был все еще крепок — донес же, в конце концов, до решетки свою убитую жену, — с тех пор прошло много часов, которые он провел на ногах, без отдыха. Последние силы ушли у него на