то, чтоб добраться до госпиталя, и силы эти закончились — не вовремя, потому что ни одну из своих засыпающих дочерей нести он теперь не мог. Тем более что пришлось бы выбирать которую. Выбирать горбоносый профессор не хотел, поэтому остался с ними сам, на грязном асфальте, примерно в пяти минутах от двери, которая теперь была ему не нужна и куда он навряд ли уже все равно дошел бы и в одиночку.

Хозяйка Тойоты была моложе профессора на двадцать два года, но тоже сейчас никого бы нести не смогла. К примеру, щекастого мальчика из УАЗа, он был самый маленький, а страшно почему-то тяжелый, и мать его обнимала. Хозяйка Тойоты могла только встать и идти — не очень, наверное, далеко и недолго. И если бы можно ей было выбирать, она пошла бы обратно, к мужу. Уж если настало время кого-нибудь обнимать, а время настало. Точнее, почти закончилось, и каждую оставшуюся секунду она, как и все, заслужила.

Но выбора не было. Профессор сказал, что проклятая дверь открыта, а значит, идти ей пришлось совершенно в другую сторону. Ей надо было найти девочку.

И девочка, кстати, шла хозяйке Тойоты навстречу. Бежала бы, потому что она-то бежать могла — во всяком случае, так ей еще казалось. Она добралась бы, наверное, даже до госпиталя, а то и чуть дальше. Однако босая чиновница сильно хромала и сразу почти начала задыхаться, а сзади тащился зачем-то водитель кабриолета с дробовиком, и бросить их было неправильно. Снаружи оказалось гораздо страшнее, чем виделось на экране, по сторонам девочка не смотрела и мачеху свою в темноте не узнала.

Хозяйка Тойоты увидела ее первой, а рядом — здоровенную комиссаршу из Майбаха в синих штанах и какого-то человека с ружьем. Она закричала «Ася», но звука не получилось. Пыталась сказать «отпустите ее» и «Ася, ко мне», ударила себя кулаком в грудь, только голоса не было все равно. И тогда она бросилась молча на проклятую бабу, которая точно была опасней всех взятых вместе мужчин с ружьями, уверенная почему-то, что в руке у нее гвоздодер, хотя он лежал на полу у фургона «OZON». И девочка зажмурилась и снова ее не узнала, а рослая чиновница выронила фонарь и толкнула жуткую, грязную сумасшедшую назад, в темноту. Та схватила ее за шею, словно хотела обнять, и обе они упали, как будто исчезли из кадра. А девочка и водитель кабриолета наконец побежали, потому что им одинаково было страшно. ***

Три подземных проходчика с шахты «Бужанская», охранявшие вход в сервисный коридор, не побежали. Но с задачей своей все равно не справились, потому что стрелять не стали. Даже в стену поверх голов или в потолок. Дробью № 00 стрелять больше было нельзя ни в каком направлении, и вообще стрелять больше было нельзя — это знали и сами проходчики, и примерно сотня людей, собравшихся возле входа. Ружья были условностью, о которой до времени просто не стоило говорить, и, когда это время настало — кто-то, видимо, потерял сознание или слышал, что кто-то уже потерял сознание, — эта сотня, а может, и все полторы, решила зайти наконец в коридор. А проходчики расступились и ее пропустили.

 

Пока сотня с лишним людей (это много) бежала, толкаясь и падая, по узкому коридору, девочка из Тойоты почти добралась до уснувшего госпиталя, только шла совсем медленно и держалась за бок. Госпиталь спал и светился — впереди, совсем рядом, это папа ждал ее там и включил ей свет. Но у девочки очень кололо в боку, она вдруг устала и села.

Чиновница из Майбаха открыла глаза и посмотрела в лицо грязной женщине, которая подняться уже не могла, но вцепилась так крепко, что и ей не давала, и старалась вспомнить, где же она эту женщину видела.

А симпатичный молодой человек, похожий на лейтенанта, на корточках возле решетки говорил с инженером. Немножко не рассчитали, объяснял он, автобус еще придется подвинуть, но вы не волнуйтесь. В другом рукаве тоннеля, узнал инженер, который мог теперь только сидеть и слушать, тоже был свой автобус, правда не рейсовый. В нем ехали два воспитателя летнего спортивного лагеря, тренер и тридцать девять детей. И дети, конечно, ходили сначала на голове, им десять-двенадцать, ну вы представляете, как им тут скучно. Мы с ними и в мафию, и в ассоциации, и кросс им устроили даже, тут бегать удобно, идеальное место. Жаль, мячика не нашли, а могли бы в футбол...

Сейчас, минутку еще буквально, обещал молодой человек за решеткой. Вам, знаете, отойти бы лучше наверно, пока будем дергать. Ага, отвечал владелец УАЗа, но не шевельнулся. Шум близился и нарастал, как будто неслась по коридору вода. Вода состояла из криков и грохота шагов, усиленных эхом. Понятно было, что она вот-вот будет здесь и не сможет остановиться. Конечно, сказал инженер, спасибо. И думал — да как же мы так. Ох, господи, как же мы это. ***

Примерно без четверти три лейтенант разглядел наконец впереди мятый борт, знакомые маячки патрульного Форда и Порше Кайен с задранным вверх багажником, а сразу за ними — красный кабриолет, нетронутый, с поднятой крышей. Асфальт между ними усыпан был воробьиными перьями, в проходе валялись какие-то тряпки, стояла открытая кошачья переноска. В салоне Порше тускло горела лампочка, и не было вокруг никого, ни единого человека.

Он шел сюда долго и выбросил по дороге рубашку, ремень и тяжелую кобуру с пистолетом. Раз десять едва не упал, а однажды упал и боялся, что встать не сумеет, давно позабыл и про выстрел, и про седого профессора, и даже про человека, которого задушил у желтого Ситроена. Он думал только про девушку с земляничными волосами, уверенный почему-то, что здесь все осталось как было и девушка ждет его в кабриолете.

И в шаге от красной машины впервые спросил себя почему. Ответ на ужасный этот вопрос был внутри, совсем рядом, и знать его лейтенант не хотел. Держал ладонь на блестящей ручке, но дверцу распахнуть не мог. Пока эта дверца была закрыта, девушка все еще спала там, за темными стеклами на белых сиденьях, живая и голая, точно такая, какой он ее оставил. Пожалуйста, ну пожалуйста. Испарина на окнах кабриолета застыла, как иней, не двигались даже капли. Дышать тут совсем было нечем, давно уже нечем, глаза закрывались. Он выпустил дверцу, задрал голову к потолку и вдруг рассердился. Ну что тебе, жалко, блядь, жалко тебе?

Бетонный глухой потолок не упал, не разверзся и тем более не ответил. А все-таки что-то случилось — не сразу, но скоро, и голову лейтенант опустить еще не успел. Возникла на потолке какая-то странная полоса, и стал он как будто ближе. Обычный там был наверху сероватый неровный свод, арматура и провода, висели там лампы в железной оплетке, и лампы эти качались, как шторы на сквозняке.

Еще появились звуки: гремело что-то и скрежетало, однако этого лейтенант не заметил, так занят был лампами. Которые не горели и просто качались, а стало светлее, и видно уже было стену напротив, и пыльную крышу Тойоты, и синий бок Лексуса. Но главное, что его поразило, — откуда-то правда же взялся сквозняк. Резкий, свежий, как если бы в перетопленной бане вдруг настежь открыли дверь.