– Ага, – довольно пробормотал граф, – робкая.

Она понятия не имела, как избавиться от его домогательств.

Резким движением он схватил ее за запястья и опрокинул навзничь, спиной на матрац.

Пока она приходила в себя от этого рывка, которого никак не ожидала, Суизин взобрался на кровать и улегся на Марджери. Весил он немало, и у него скверно пахло изо рта. Своей изувеченной рукой он стиснул ее грудь.

– Убирайтесь, не то я закричу, и все узнают! – Голос Марджери норовил сорваться на визг.

– А я скажу, что ты меня соблазнила, – осклабился граф. – И поверят мне, а не тебе.

Она замерла. Как ни крути, он прав. Молва утверждает, что женщины не в состоянии обуздывать свою похоть, это дано лишь мужчинам. Сама Марджери думала, что дело обстоит ровно наоборот, но ей не составило труда вообразить разбирательство с взаимными обвинениями: все мужчины будут заодно с графом, все женщины станут коситься на нее с подозрением. Барт, пожалуй, засомневается, ведь он хорошо знает своего отца, но вряд ли ему достанет смелости выступить против графа.

Она почувствовала, как Суизин завозился, задирая подол собственной сорочки. Может, подумалось ей в отчаянной надежде, у него ничего не выйдет из-за выпитого за ужином вина. Порой такое случалось с Бартом, когда тот напивался; правда, он всегда винил жену, которая его, дескать, остужает. А Суизин явно выпил немало.

Надежда оказалась тщетной. Марджери почувствовала на себе член графа.

Она крепче сжала бедра. Суизин попытался было заставить ее поддаться, но ему было непросто: он опирался на локоть одной руки, а другой шарил по ее бедрам.

Граф раздраженно хмыкнул. Может, все-таки получится его отогнать? Может, член опадет и он расстроится и сбежит?

– Раздвинь ноги, стерва! – прошипел Суизин.

Марджери сжалась в комок.

Свободной рукой граф ударил ее по лицу.

Голова будто взорвалась. Суизин отличался крепким телосложением, плечи у него были широкими, а руки крепкими, да и драться ему в жизни пришлось предостаточно. Марджери никогда раньше не думала, что бывает настолько больно. Ей почудилось, что голова вот-вот оторвется от шеи. Она мгновенно утратила всякую волю к сопротивлению, и в тот же миг он раздвинул ее ноги и втолкнул в нее свой член.

Дальнейшее произошло быстро. Она терпела его движения, пребывая в полуобмороке. Лицо болело так, что остальная часть тела почти не ощущалась. Граф содрогнулся и свалился с нее, тяжело дыша.

Марджери медленно поднялась, убрела в угол спальни и села прямо на пол, сжимая руками раскалывающуюся от боли голову. Граф же, продолжая тяжело дышать, вышел из комнаты.

Она вытерла лицо платком, который, к ее собственному изумлению, по-прежнему, оказывается, стискивала в руке. Удостоверившись, что Суизин ушел и не вернется, забралась в постель и заплакала. Слезы текли и текли, покуда наконец усталость не взяла свое и Марджери не погрузилась в блаженное забытье.

Поутру она могла бы решить, что все это ей приснилось, но боль не отступала. Она посмотрелась в зеркало и увидела, что половина лица опухла и сделалась лиловой. За завтраком она упорно твердила, что среди ночи упала с кровати; ей было все равно, верит кто или нет, – она твердо знала, что, обвини она графа, тот найдет способ отомстить.

Суизин позавтракал сытно и вел себя так, будто ничего не случилось.

Едва граф вышел из-за стола, Марджери велела служанке выйти из столовой и подсела к Стивену Линкольну.

– Суизин приходил ко мне в спальню прошлой ночью, – сказала она негромко.

– Зачем? – удивился Линкольн.

Марджери удивленно воззрилась на него. Да, священник, но ему же двадцать восемь, он учился в Оксфорде, так что вряд ли до сих пор пребывает в неведении по поводу того, зачем мужчины ходят к женщинам.

Чуть погодя Линкольн произнес:

– Ой!

– Он заставил меня.

– Вы сопротивлялись?

– Конечно. Но он гораздо сильнее. – Марджери кончиком пальца дотронулась до опухшего лица. – Ни с какой кровати я не падала. Это он меня ударил.

– Вы кричали?

– Я пригрозила, что закричу. А он сказал, что расскажет всем, будто я его соблазнила. И что люди поверят ему, а не мне. Сами знаете, он ведь прав.

Линкольн отвел взгляд. Наступило молчание.

– Что мне делать? – наконец проговорила Марджери.

– Молиться о прощении, – ответил Линкольн.

Марджери нахмурилась.

– Что это значит?

– Вы совершили грех. Молите Господа о милосердии.

Марджери повысила голос:

– Какой грех? Я-то здесь при чем? Я жертва, а не грешница, а вы велите мне молить о прощении!

– Не кричите! Я говорю, что лишь Господь может отпустить вам грех прелюбодеяния.

– А как же граф?

– Граф?

– Ну да. Он грешен куда больше моего. Как вы намерены поступить с ним?

– Я священник, а не шериф.

Марджери неверяще уставилась на Линкольна.

– Значит, вон каков ваш ответ женщине, которую изнасиловал собственный свекор? Вы не шериф, и вся недолга?

Линкольн отвернулся.

Марджери встала.

– Слизняк, – бросила она. – Грязный слизняк.

И вышла из столовой.

Она была готова отринуть свою веру, но это длилось недолго. Ей вспомнился Иов, испытания которого стали проверкой его веры. «Прокляни Всевышнего и умри», – советовала ему жена, но Иов отказался[57]. Если всякий, кому встретится малодушный священник, станет отворачиваться от Господа, на свете скоро вовсе не останется христиан. Но что же ей делать? Барт вернется не раньше завтрашнего дня. А вдруг Суизин ночью придет снова?

Весь день Марджери провела, строя планы. Юной служанке Пегги она велела ночевать в своей спальне, на соломенном матрасе в изножье кровати. Для одиноких женщин спать в одной комнате со служанкой было привычным делом. Раньше Марджери не понимала, зачем это нужно, но теперь поняла.

Еще она завела собаку. По замку бегало множество щенков, и она отобрала среди них такого, которого ей показалось возможным приручить. Клички у пса не было, и Марджери прозвала его Миком. Мик умел лаять, а со временем сможет, наверное, защитить хозяйку.

За хлопотами она не забывала размышлять о поведении Суизина. С графом они снова встретились за обедом и за ужином. Он почти не разговаривал с Марджери, в чем не было ничего необычного, зато беседовал со Стивеном Линкольном о текущих делах – о Новом Свете, о конструкциях кораблей, о нежелании королевы Елизаветы наконец-то выбрать себе жениха. Выглядело так, будто он напрочь забыл о злодействе, учиненном им самим прошлой ночью.