Кого только нет на бульваре! Тут и юные, гордые своей первой гимнастеркой красноармейцы, и забрызганный грязью проселочных дорог зипун крестьянского ходока, и клетчатая ковбойская сорочка экранного рядового, и черкеска кавказца, и даже потертая генеральская шинель смешного дооктябрьского покроя. Высохшие старушки в музейных кружевных наколках прогуливают страдающих одышкой, подслеповатых собачек. В плетеных колясках… улыбаются дети.

У густонаселенных скамеек под музыку собственных криков выбивают голыми пятками чечетку коричневые цыганочки в широчайших юбках, подметающих землю длинными подолами.

Изредка в кольце любопытствующей толпы покажется задержавшийся в городе медведь [с вожаком]…

Берега Москвы-реки усеяны купальщиками. Здесь все, кому нельзя в будничный день отлучиться за город, кто пользуется обеденным часом или случайным перерывом для бегства на прохладный речной песок.

От Каменного моста до пышно-зеленых Воробьевых гор, через изумрудное великолепие Нескучного сада растянулась по отмелям гирлянда обнаженных, блаженствующих тел.

В лодках та же бронзовая мускулатура, что и на берегу…

Экскурсанты бродят по Москве шумными, неугомонными табунами. Светлоглазые сибиряки, приземистые приморцы, желтые скуластые монголы с одинаковой жадностью пробираются через запруженные перекрестки, так что издали кажется, что толпа несет автобусы на плечах.

…У колонн Большого театра «бой цветов» и бой за цветы. Букеты пышной лиловой сирени и малиновых пионов взлетают в воздух пышным плащом торреадора. Цветы втискиваются вместе с толпой в трамваи, чтобы через десять минут очутиться где-нибудь на окраине.

Четким квадратом трудовой когорты идут каменщики. Они идут стройно, как солдаты, в своих рыжих от кирпичной пыли фартуках, похожих на прижатые к груди медные щиты древних героев.

Черные лилии громкоговорителей, поднятые высокими стеблями железных столбов, забрасывают площади дождем отчетливых звуков. Кто-то из толпы останавливается, чтобы послушать пение или речь. Многие слушают на ходу, не забывая вскочить в нужный автобус или трамвай.

Ближе к вечеру начинают оглушительно трезвонить бесчисленные церковные колокола, без исступленной переклички которых не проходит ни один вечер. Московские колокола одинаково благоденствуют осенью и зимой, весной и летом: для них круглый год стоит благоприятная погода…» [КН 33.1927].

Выражение «погибать на глазах…» встречается в очерке Ильфа «Катя-Китти-Кет» (1925): «— Погибаешь на моих глазах! — заметил я ему» [Ильф, Путешествие в Одессу, 124].

30//7

Мороженщик катил свой зеленый сундук, полный майского грома… — Метафора, связывающая майский гром и освежающие вкусовые ощущения, напоминает о «Весенней грозе» Тютчева (Люблю грозу в начале мая, / Когда весенний первый гром… // Ты скажешь: ветреная Геба, / Кормя Зевесова орла, / Громокипящий кубок с неба, /Смеясь, на землю пролила). Еще более определенное сходство имеется у этого места с сатириконовским стихотворением О. Мандельштама: Подруга шарманки, появится вдруг / Бродячего ледника пестрая крышка — / И с жадным вниманием смотрит мальчишка / В чудесного холода полный сундук… [ «Мороженно!» Солнце…].

Мороженщик был популярной фигурой летнего городского пейзажа в поэзии, графике, литературе и мемуарах. Мороженое, мороженщик, его тележка («сундук») окружаются поэтическими метафорами: ср. примеры выше, или такие выражения очеркиста, как: «Мороженщик великодушно отпускал минуты приторной прохлады». Сергей Горный прочувствованно вспоминает «того, кто носил овальный бочонок со льдом, в котором были закручены круглые мороженницы, на голове; и того, кто катил перед собою на двух колесах ящик, похожий на сундук… и того, кто проезжал, трясясь на неудобной двуколке, с запряженной в нее шустрой караковой шведкой и кричал прерывистым от тряски голосом: «ма-ро-ожин»». Для другого сатириконовца, В. Горянского, это тоже одна из дорогих фигур ушедшей России: Жара, жара! И всюду льется квас, / И пиво бьет струею белопенной, / И всех милей мороженщик сейчас, / Единственный, живой и несомненный! / Цветистый снег — отраду жадных глаз, / Сей благодетель пламенной вселенной / Шарами выбивает на картон / И дале движет утлый фаэтон.

В годы нэпа среди других элементов прежнего быта возродился и мороженщик со своим двухколесным зеленым или голубым сундуком. Мы встречаемся с ним в журнальных иллюстрациях (Н. Купреянов, «Летние картины»), на картинках к детским книжкам, в мемуарах, в беллетристике.

По поводу метафоры «майского грома» заметим, что грохот колес по булыжным мостовым как знак приближения мороженщика отмечается литераторами почти единогласно. С. Я. Маршак среди прочих признаков 1890-х гг. упоминает о «мороженщиках с тарахтящими на ходу ящиками на колесах». Ср. его же стихи: По дороге стук да стук. / Едет крашеный сундук [Мороженое]. «Мороженщики, разъезжаясь, грохотали» [из рассказал. Добычина, 1930]. «Вдали грохочет тележка мороженщика» — черточка приволжского городка в современном ДС очерке (противопоставляемая грохоту трамваев и реву сирен в Москве). Нет сомнения, что именно сундук мороженщика имеется в виду в стихах О. Мандельштама о летней грозе в Москве: Катит гром свою тележку / По торговой мостовой [Стихи о русской поэзии, июль 1932]. Сходство метафор (ср.: «…катил… сундук, полный майского грома…») позволяет предполагать у Мандельштама реминисценцию из Ильфа и Петрова, чей роман поэт высоко ценил и любил цитировать.

[Л. Кассиль, Немножко отцовства, КН 13.1931; Горный, Ранней весной, 162–163; Горянский, Невская симфония, Возрождение, 54.1956; Маршак, В начале жизни, 508; С. Маршак, Мороженое. Рисунки В. Лебедева. Л.: Радуга, 1925; Добычин, Портрет; Ал. Колосов, В Поволжских ухабах, КН 38.1927; рис. Н. Купреянова в КН 26.1926; Поляков, Моя 190-я школа, 230, и др.]

30//8

Из… кино «Великий немой» неслась струнная музыка. — Кинотеатр «Великий немой» (впоследствии — «Новости дня») находился на Тверском бульваре, 33, вблизи дома Герцена и Камерного театра [Вся Москва 1928]. «Великий немой» означает «кино». В 10-е гг. для кинематографа пытались придумать новое, более короткое название; одним из временных вариантов был «кинемо», которому Л. Андреев в одной из своих статей иронически придал эпитет «Великий». Народная этимология превратила «Великий кинемо» в «Великий немой». [Андреев, Письмо о театре, Поли. собр. соч., т. 8; Цивьян, К генезису русского стиля].

30//9

У трамвайной остановки горячился громкоговоритель. — Трамвайные остановки в описываемом здесь районе Москвы в 1927 имели вид изящных застекленных павильонов с рекламными щитами на крыше [см. фото остановки на Страстном бульваре в кн.: W. Benjamin, Moscow Diary, 102]. «В середине 20-х годов… на площадях еще стояли павильоны трамвайных станций» [Гладков, Театр, 99].

О начальной поре советского радио см. ДС 8//13. Уличные громкоговорители в середине 20-х гг. были одним из чудесных новшеств большого города:

«Стоит [на Невском] этакая тумба, из которой начинает говорить не то актер, не то адвокат, вразумительно и ясно, голосом, который заглушает уличный шум: — Это радио поставлено такой-то компанией, находящейся там-то и т. д…. Затем дзинкает и бринкает, как в плохом