4 [к 29//10]. Есть и другие кандидатуры на роль прототипа этого загадочного имени. Д. Аране сообщил комментатору: «И. 3. Серман однажды сказал мне, что имелась в виду Евгения Хин, жена М. М. Дьяконова, а до того Ореста Цехновицера» [письмо от 19.05.1998].

30. В театре Колумба

30//1

Когда он [Воробьянинов] смотрел на Остапа, глаза его приобретали голубой жандармский оттенок. — Имеется в виду голубой цвет жандармских униформ. Ассоциация небесно-голубого цвета с жандармами, символизирующая лицемерный, святошеский характер полицейского государства, постоянна начиная с Лермонтова: И вы, мундиры голубые… Ср. у А. К. Толстого: лазоревый полковник [ведающий сыском; Сон Попова, 26]; у Саши Черного: Твои глаза, / Как брюк жандармских бирюза, /Всегда чисты [Единственному в своем роде]; у Ю. Тынянова: жандармскими кантами северной небесной голубизны [Смерть Вазир-Мухтара, введение] — вплоть до А. Солженицына [Архипелаг Гулаг, 1.4: Голубые канты].

30//2

…он [граф Алексей Буланов] грустно размышлял о бюрократизме, разъедающем ассенизационный подотдел, из-за которого графу вот уже полгода не выдавали положенного по гендоговору спецфартука. — Окончательно ассимилировавшись, граф мыслит сложносокращенными канцелярскими и газетными речениями, затопившими язык в 20-е гг. «Сокращение слов носит исступленно-стихийный характер и угрожает в недалеком будущем сделать нашу речь нечленораздельной», — предостерегает А. М. Селищев [Язык революционной эпохи]. Сокращались имена как нарицательные (пролеткульт, пролетписатели, ширмассы, культуровень, пролетстуд, семъячейка, комчванство, совдурак, ответработник, селькор, камкор = камерный корреспондент [в тюремной стенгазете], дортоварищ = дорогой товарищ, оргнеувязка, колдоговор, учкпрофсож, жалобкнига, примкамера, дифпай, семфонд при крестпоме, ликбез, соцбезобразие, охматмлад = охрана материнства и младенчества), так и собственные (Гостим = Государственный театр имени Мейерхольда, Мастфор = мастерская Фореггера, Кандача = Канатчикова дача…). Сокращения пародировались юмористами, например: памскалкор = пишущий свое имя на памятниках и скалах [см. ЗТ 8//45]; карвор = карманный вор. Лишь немногие из сокращений удержались в языке; большинство не дожило и до середины 30-х гг.

«Бюрократизм, разъедающий…» — клише; ср.: «Уничтожим бюрократическую плесень, разъедающую наш профаппарат» [Пр 05.05.30].

Ассенизационные обозы входят в московские зарисовки 1927 г.: Навстречу просмердит обоз / Ассенизационных бочек… [И. Сельвинский, Пушторг, гл. 1]. Наряду с извозчиками, конными пожарными и мороженщиками, они представляют собой островки прошлого столетия, которых еще много оставалось в нэповской Москве. Эти старые службы, быт их исполнителей красочно описывает В. Гиляровский, напоминая и старое прозвище ассенизаторов — «ночные Брокары», «названные так в честь известной парфюмерной фирмы» [Прошлое Советской площади, Ог 27.10.29].

Спецодежда (прозодежда), ее невыдача вопреки договору, — острая проблема всех отраслей хозяйства. В рубрике «Под рабкоровским обстрелом» находим критику, по духу и букве близкую к размышлениям графа: «У таскальщиков и возилыциков товара нет спецобуви.. Рабочие неоднократно просили дать им чуни, сплетенные из тесьмы, которые очень удобны для их работы, но администрация, ссылаясь на то, что колдоговором это не предусмотрено, спецобуви не выдает» [Московский пролетарий 45.1928]. Ср. в фельетонах

А. Долева (цит. в ДС 13//14) или М. Кольцова: «Мы просили у пастуха спецодежду, она полагается нам по договору, но Мурыгин говорит: «38 лет я не имею спецодежды, она мне не нужна, а до вас мне дела нет»» [Те, что остались дома (1929), Избр. произведения, т. 1].

Слова «Он грустно размышлял о…» вызывают литературные ассоциации. Ср. у Гончарова: ««Где же тут роман?» — печально думал он» или: «Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не было» [Обрыв, 1.18 и V.23]; у А. И. Куприна: «И я грустно размышлял, как мне поступить…» [Черная молния].

30//3

…Довели до победного конца, да и то при помощи нашего священного врага — архиепископа. — Реминисценции из «Дон Кихота»? Герой романа Сервантеса называет сельского священника «архиепископ Турпин»; говорит, что Амадис Галльский очутился «во власти своего злейшего врага, волшебника Аркалая» [т. 1, гл. 7 и 15].

30//4

О, моя молодость! О, запах кулис!.. Сколько таланту я показал в свое время в роли Гамлета! — Хвастливо-слезливые воспоминания о театральной молодости, об успехе в роли Гамлета, декламация шекспировских монологов — общие места рассказов и пьес о старых актерах: ср. И. Ф. Горбунова («Белая зала»), Островского («Лес», д. 4, явл. VI), А. М. Федорова («Гастролеры» // Писатели чеховской поры, т. 2), Чехова («Лебединая песнь», «Первый любовник»), Куприна («На покое») и мн. др. Запах кулис — другой штамп театральной тематики, ср.: «Запах театральных свечей для меня слаще амбры, запах кулис — приятней бальзама» [говорит актриса; Т. Готье, Капитан Фракасс, гл. 8]; «О моя юность! о моя свежесть!» — из Гоголя [Мертвые души, гл. 6].

30//5

Из экономии шли в театр пешком. — О дороговизне проезда на городском транспорте сообщает мемуарист-ленинградец, описывая в точности этот период (лето 1927): «[В наше время] по сравнению с ценами на продукты городской транспорт не так дорог, как в годы двадцатые. Тогда было иное соотношение цен. Даже некоторые взрослые отказывались от трамвая и ради экономии порой ходили на работу пешком» [В. Шефнер, Бархатный путь, 16]. М. И. Ромм, вспоминая те же годы, также свидетельствует, что по Москве, даже с тяжелым грузом, «надо было пешком идти» [Устные рассказы, 15]. С. Липкин о своих студенческих годах в Москве: «Трамваем не пользовался, так как тогда надо было брать до центра не один билет, а три, что стоило 15 копеек» [в 1929; Квадрига, 300]. Вспомним также, что на пути к архивариусу «Остапу пришлось пересечь весь город» [ДС 11]. Трамвайная езда считалась изысканным, шикарным времяпровождением; отсюда новеллы и городские фольклорные песенки о том, как кавалер пригласил барышню покататься на трамвае и что из этого вышло (например, «Часы» Зощенко).

30//6

На глазах у всех погибала весна… [три абзаца]. — Очерк Сергея Алымова «В кругу Москвы» дает колоритные зарисовки московской жизни в июле 1927. По словам автора,

«более театрально-декоративного города, чем Москва, трудно сыскать. У Китайгородской стены, у памятника Пушкину, у Иверской часовни, на площадях и [в] скверах кипит жизнь, раздаются «крики и голоса торгующей, лотошной московской улицы…» Среди предлагаемых товаров — «дрыгающие ногами деревянные Чемберлены, составы для склейки стекол, классики с «ятями», детские набрюшники, потерявшее позолоту «Золотое руно»… Китайцы торгуют кожаными поясами и портфелями… Зеленые с фиолетовым халаты узбеков, затканные серебром тюбетейки сартов плывут вверх по Кузнецкому ослепительным павлиньим хвостом. И тут же кокетливые парижские зонтики, рабочие блузы, фартуки каменщиков — невообразимая смесь одежд, мыслимая только в Москве…

Московские бульвары и скверы переполнены в полдень, как трамваи. На лавочках, на траве, у подножия памятников — всюду оживление, крики, шуршанье газет, мельканье перевертываемых книжных страниц.