Наконец мадам Сюзанна выпрямилась, потерла поясницу и объявила:

— Она выкарабкается. Только сил у нее пока мало…

— Аллилуйя! — воскликнул Младший, подняв руки к небу.

— Аллилуйя! — подхватили Рене и Марсель, которые вообще перестали понимать, что вокруг происходит.

Жозиана, кутаясь в мохеровую шаль, внезапно задрожала всем телом, скользнула на пол и застыла неподвижно.

— Готово. Она освободилась, — подвела итог мадам Сюзанна. — Ей нужно будет поспать, и во время сна я ее вычищу с головы до ног. Молитесь за меня, враг упорен, мне нужно будет много сил.

— Я и забыл, как молиться! — сказал Рене.

— Говоришь все, что хочешь, а начинаешь каждую фразу со слова «спасибо»… — посоветовал Марсель. — Слова не имеют значения, говорит твое сердце.

Рене заворчал. Он не для того пришел, чтобы ханжеские разговоры разговаривать.

— Сколько я вам должен? — спросил Марсель.

— Ничего. Этот дар я получила просто так и не должна пачкать его и брать деньги за работу. Иначе я его быстро потеряю. Если вы хотите дать, сделайте это сами.

Она сложила масла и кремы, ароматические палочки и большую белую свечу и удалилась, оставив за собой двух обалдевших мужчин, довольного Младшего и уснувшую Жозиану.

И по-прежнему отключенный телефон.

— Что такое с мамой, а? — воскликнула Гортензия, завтракая на кухне с Зоэ. — Она и впрямь не в своей тарелке!

На часах половина первого, а девочки только встали. Жозефина готовила им завтрак, плавая по кухне, как рассеянный призрак. Она налила кофе в чайник, мед положила в микроволновку и, забыв хлеб в тостере, сожгла его до угольков.

— Убийства, одно за другим… Это, знаешь ли, давит на психику, — предположила Зоэ. — Ее к тому же вызывали в участок из-за смерти той полицейской тетки. Всех из дома допрашивали, вообще всех….

— Да я же недавно видела ее в Лондоне, она была нормальная. Даже очень живенькая.

— Когда ты ее видела? — вскрикнула Зоэ.

— Пару недель назад. Она встречалась с английским издателем.

— Она ездила в Лондон? А нам сказала, что у нее конференция в Лионе. Подробно так ее расписывала… Мне показалось, даже слишком подробно. Ну это понятно. Она всегда на коне, когда речь заходит про Средние века…

— Нет! Она была в Лондоне, и я ее видела, как вижу сейчас тебя…

— Видишь, ты не держишь меня в курсе событий, вот я ничего и не знаю.

— Ненавижу сообщать новости! Это как-то пошло, и вообще обычно нечего сказать. Но зачем она солгала? На нее это непохоже.

Зоэ и Гортензия переглянулись, заинтригованные.

— Пожалуй, я понимаю зачем, — таинственно заявила Зоэ.

Она на мгновение замолкла, вроде бы собираясь с мыслями.

— Ну, рожай! — приказала Гортензия.

— Я думаю, она ездила повидаться с Филиппом, но ничего не сказала из-за Ирис.

— С Филиппом? А зачем ей врать, чтобы с ним увидеться?

— Потому что она влюбилась…

— В Филиппа?! — воскликнула Гортензия.

— Я застала их под Рождество на кухне, они обжимались.

— Мама с Филиппом? Ты что, с дуба рухнула?

— Нет, я не сошла с ума, и теперь все ясно! Она соврала Ирис, сказала, что едет в Лион на семинар, и уехала в Лондон, чтобы с ним встретиться. Я знаю, я попыталась ей позвонить, и у нее автоответчик говорил по-английски! Теперь я понимаю почему!

— Она тебе ничего не рассказала?

— Наверное, боялась, что я проговорюсь Ирис. Она только обещала перезвонить. А впрочем, она же знала, что я у Эммы. Не слишком, видимо, волновалась.

— Да уж! Личная жизнь нашей мамы меня потрясает. Я-то думала, она встречается с Лукой, тем красавчиком из библиотеки.

— Она его бросила. Прямо так резко, раз — и все. Кстати, надо ей сказать, я же видела, что он слонялся тут по округе, этот красавчик Лука. Кто его знает, как они расстались…

— Бросила Луку! — поразилась Гортензия. — Почему же ты мне ничего не сказала?

— Ты была далеко, разговаривать об этом мне не хотелось, и вообще я злилась на мать…

— Злилась? Филипп — супер!

— Она предала папу…

— Не сочиняй! Это он ее бросил ради Милены!

— Ну и что…

— Она вообще его не предавала! У тебя короткая память, Зоэ.

— Ну, короче, я обиделась. Все-таки, согласись, это изрядный шок, когда твоя собственная мать тискается с твоим собственным дядей.

Гортензия отмела аргумент небрежным движением руки и спросила:

— А Ирис ни о чем не подозревает?

— Да вряд ли… Мама же ей сказала, что едет на семинар в Лион. И потом, Ирис в последнее время не до того. Она совсем потеряла голову. Клеит Лефлок-Пиньеля. Сегодня пошла с ним обедать…

— Это кто такой, Лефлок-Пиньель?

— Сосед наш. Я его недолюбливаю, но он правда видный мужчина.

— Красивый чел, которого я видела на Рождество и хотела свести с мамой?

— Точно. Не люблю его, не люблю. Он отец Гаэтана…

— Ну да, того, с кем ты в подвале тусуешься.

Зоэ так и распирало сказать Гортензии: «А я влюбилась в Гаэтана», но она сдерживалась. Гортензия презирала сантименты, и Зоэ боялась, как бы она не зарубила ее любовь краткой точной формулировкой. Если я расскажу ей, что в моем сердце раздувается огромный шар счастья, она поднимет меня на смех.

— Смотри-ка, а мама изменилась! Целовалась, говоришь, с Филиппом? Прелесть какая!

— Да, но она сейчас что-то грустная…

— Думаешь, не выгорело с Филиппом?

— Кабы выгорело, не была бы грустной!

Она хотела добавить: «Уж я-то знаю, потому что я влюблена и мне постоянно хочется танцевать». Но сдержалась. Иногда он говорит мне, что я его Николь Кидман. Идиотизм полный, но мне ужасно нравится. Во-первых, я не платиновая блондинка двухметрового роста, во-вторых, у меня веснушки и оттопыренные уши. Ну и ладно, мне нравится, когда он мне это говорит, я считаю себя гораздо красивее. Благодаря всей этой красоте, которую он во мне обнаружил, я получила лучшую оценку за доклад в конце года! В августе он уезжает на каникулы, и я боюсь, что он меня забудет. Он клянется, что нет, но я все равно побаиваюсь.

Гортензия о чем-то думала, хмуря брови. Сейчас не лучший момент для откровенности. Вся проблема в том, что с Гортензией трудно найти подходящий момент.

— Погладь меня по голове… — тихо попросила Зоэ.

— Думаю, не стоит. Я не сильна в телячьих нежностях, но если хочешь, могу дать тебе подзатыльник!