Оставаясь один, я бродил по вилле в своих бинтах и халате, выходил в сад через террасу, где змеи, высунув языки, извивались в своей соломе. Я окидывал их холодным взглядом не от страха, но из антипатии. В конце концов, я ведь приучал орла — значит, не чуждался дикой природы и мог чувствовать себя с ними свободно: изображать бесстрашие, равно как и любовь, нужды не было. На террасе пахло змеями — странный запах, напоминавший не то гниющее манго, не то прелое сено. Так же пахло там, где мы охотились на игуан.

Когда меня не обуревало беспокойство, я усаживался в кожаное кресло и погружался в чтение утопий. Я все еще мучился поносами, и иногда по утрам у меня так схватывало живот, что приходилось со всех ног мчаться в уборную, бывшее обиталище Калигулы. Я оставлял дверь открытой и любовался видом — весь город оттуда был как на ладони, и теперь, когда большая жара схлынула, он казался особенно прекрасным. Впрочем, настоящей смены сезонов здесь не было — варьировались лишь оттенки — пожарче или похолоднее, но каждый день был напоен синевой — безоблачное небо окрашивало ультрамарином даже мшистые плиты. И красота всей этой сини служила мне наградой подобно книге, когда я был в настроении и мог ее воспринять. В другие же дни я лениво и меланхолично бродил вокруг, чувствуя себя никчемным лентяем. Я похудел так, что кожа обтянула скулы, а глаза словно заплыли. Откройся они пошире, в них читались бы смятение и робость. Я отрастил себе светлые усики, с боков переходящие в бородку, как у индейца.

Утром Тея, выпив кофе, желала мне всего хорошего и, нацепив свое сомбреро с металлическими дырочками, шла к лошадям. Я выходил посмотреть, как она сядет в седло — уверенно и чуть тяжеловато. Больше она не спрашивала, хочу ли я, чтобы она осталась, только советовала днем погулять. Я обещал подумать.

Моултон и Игги навещали меня.

— Вы ужасно выглядите, Болинг, — говорил Моултон, и я еще сильнее ощущал одиночество и уныние, и дурные предчувствия теснили мне грудь.

Стелла, девушка Оливера, также выражала сочувствие, заметив меня у садовой ограды. Мой вид, судя по всему, удручал и ее. В то время я пристрастился к лимонаду с текилой и как-то раз предложил ее угостить. Она отказалась.

— К сожалению, — сказала она, — не могу. Может, как - нибудь в другой раз. Мне очень хочется с вами поговорить, пообщаться. Но ведь, знаете, мы съезжаем из отеля.

Я этого не знал, но прежде чем успел выяснить причину переезда, появился Оливер, подошел к ограде, прыгая по цветам, — в задранных брючинах виднелись тощие икры и шелковые носки с подвязками. Он увел жену, не вымолвив ни слова.

— Что это с ним?

Моултон объяснил, что тот ревнует.

— Она сказала, что они съезжают.

— Да. Оливер снял виллу у одного японца, которому надо возвращаться в Нагасаки. Оливер говорит, что в отеле Стеллу затравили какие-то сплетницы. Им, видишь ли, стало известно, что они с Оливером не состоят в браке. Да будь у меня такая девушка, мне было бы плевать на болтовню старых ведьм!

— Но почему он здесь так задержался? Разве ему не в Нью - Йорке надо быть, где у него журнал?

— Он им и из Мексики может руководить, — возразил Игги.

— Ерунда! Просто он кое-что себе позволил, — сказал Моултон.

— Неужели деньги растратил? — изумленно проговорил Игги.

Моултон, казалось, знал гораздо больше, чем посчитал

возможным нам сообщить. Солидный живот его в рубашке с рисунком из ананасов выпирал над брючным ремнем. Он даже слегка стеснялся своей фигуры, когда ее освещало яркое солнце. Веки у него были темные, под цвет прокуренных пальцев, и он имел привычку часто моргать.

— Джепсон говорит, что хочет созвать гостей по случаю новоселья. Развлечь Стеллу и утереть нос этим ведьмам в отеле.

— Ну да, убить всех и каждого своим невиданным успехом. Всех, кто считает его ничтожеством, бродягой без роду и племени. А так думает любой, едва взглянув на него. Еще бы! Люди сидят себе на одном месте, а он всюду был и все повидал, а теперь вернулся, и все должны пасть перед ним ниц! Был-то он всюду, только ничегошеньки не видел, потому что пил не просыхая!

Такая характеристика заставляла воображать бесчувственного Оливера, валяющегося в собственной блевотине где-нибудь в монгольской степи перед склонившимися над ним кочевниками в стеганых халатах. Моултон, кажется, всерьез полагал, что мир устроен хреново, а терпеть это дерьмо нам помогает лишь юмор, вот и старался, вышучивая всех и вся. Этим грешила здешняя колония иностранцев. Однажды Моултон и Игги навещали меня дома. За полчаса их пребывания все темы были исчерпаны, окурки переполнили пепельницу, и на лице Моултона проступило выражение невыносимой скуки. Смысла оставаться у меня долее он уже не видел.

— Болингброк, — сказал он, — ради Бога, не считайте, будто из-за этого своего тюрбана обязаны торчать дома. Давайте спустимся на zocalo. Поглазеем на людей, побездельничаем… Давайте, Болинг. Вперед, по коням!

— Да, Болинг, давайте!

— Тебя это не касается, Игги. Ты отправляйся домой. Юнис всякий раз закатывает мне сцены, что я отрываю тебя от работы. -

— Я считал, что Игги в разводе. Разве не так? — удивился я.

— В разводе. Но жена держит его на коротком поводке. Он должен сидеть с ребенком, пока она развлекается с новым мужем.

У Хиларио мы расположились среди цветов на террасе с видом на площадь. Цветы были неяркими, более северных широт. Среди них выделялась своим великолепием пуансеттия, рождественская звезда, с ее бархатистыми нежными гребешками. Я много слышал о недолговечности этих цветов, о том, что хороши они только в свое время и на своем месте, но, Боже мой, какже были они прекрасны здесь, обвивая стену и скрадывая ее убогость! Здесь же мерил шагами клетку и цепохвостый медведь.

Да, в изменившихся обстоятельствах надо проявлять гибкость и, не поддаваясь сонной одури, спать лишь в положенное время.

Моултон между тем все продолжал издеваться над Игги. Дескать, Юнис отнимает у него присланные из Нью-Йорка чеки и выделяет деньги по своему усмотрению. Правда, надо сказать, счета деньгам Игги не знает — просаживает их в казино, тратит на девок. Красноглазому, с лягушачьим ртом Игги льстило звание гуляки и ловеласа.

— Юнис нужны деньги на ребенка. Она же не хочет, чтобы я проиграл их тебе в покер. Уайли злится, потому что никак не может обыграть меня.

— Да я бы, черт возьми, слова не сказал, если бы не видел, как Джепсон пьет на твои деньги, которые вытягивает из Юнис!

— Да ты с ума сошел! У него есть свои деньги. Его дед — исследователь Африки! Ты вздор городишь!

Игги жил под одной крышей с бывшей женой, чтобы быть рядом с дочерью, избалованной смуглой малышкой, а заодно защищать от Джепсона и ее, и бывшую жену. Подозреваю, что Игги все еще любил Юнис. Теперь я предпочитал проводить время с ним и Моултоном где-нибудь вне дома, поскольку там было пусто, змей на террасе все прибавлялось, а я еще недостаточно окреп, чтобы сопровождать Тею, но на месте мне уже не сиделось. Так и не свыкнувшись с лошадьми и охотой, я находился на перепутье, неясно представляя себе дальнейшее. Я медлил и пребывал в нерешительности. Кроме того, Моултон, Игги и другие участники этого иностранного сообщества меня интриговали, хотя и ставили в тупик. Я не мог отказать им в привлекательности. Научился разговаривать на их языке, но общение с ними меня порядком утомляло.