— По-моему, этому парню я не особенно нравлюсь, — сказал я Tee.

— Ну и что из того? — небрежно бросила она. — Мы у его отца только лошадей возьмем, и все!

Калигулу мы поначалу попробовали везти на осле, но и притороченный к седлу в своем колпачке, он внушал ослику ужас — тот артачился, его холка вставала дыбом. Я не мог сесть в седло вместе с Калигулой. Tee тоже это не удалось. Дело кончилось тем, что Талавера-старший вывел нам старую клячу, помнившую еще мятеж Запатисты, во время которого была ранена. Лошадь годилась разве что для пикадора, но птицы, однако, не испугалась, приняв ее на свою спину как некий печальный, но необходимый груз. Бизон — так звалась эта кляча, заставить которую убыстрить шаг было невозможно. Однако, посчитав это нужным, лошадь проявляла даже некоторую резвость.

Мы выехали за город на ровное плато. Оставили позади кладбище, где видели человеческие кости, валявшиеся прямо на земле, а от белых скелетов несло гнилостным запахом несвежих цветов. Лошадь трусила шагом, на ней восседал я с орлом на руке, за мной на другой лошади ехала Тея, а следом Хасинто на осле — белая пижама, черные ноги почти касаются земли. Время от времени мы обгоняли похоронные процессии, шедшие порой за гробом ребенка. Тогда весь кортеж вместе с гробом и музыкантами сторонился, отступая на обочину, отец провожал нас взглядом, белки его глаз сверкали, редкие монгольские усики не скрадывали первобытности сильных челюстей, и, несмотря на горе, он тоже хмуро и враждебно смотрел на орла. Но даже тут, в этой печальной процессии, слышался шепот:

— Mira, mira, mira — el dguila, el aguila!

Мы проходили мимо белых надгробий, растрескавшихся от жары кладбищенских оград, колючих железных решеток, оставляли позади бренные останки, развевающиеся траурные одежды униженных нашим непрошеным вторжением плакальщиц и несчастного, погибшего от лихорадки младенца в тесном ящике.

Мы поднимались на плато, с которого открывался вид на полгорода: вторая его половина скрывалась в ущелье. Здесь мы начинали тренировки с Калигулой, приучая его взлетать на ходу, со спины идущей лошади. Когда он освоил это, Тея вновь почувствовала уверенность и полностью вернула ему свое расположение. То, что мы делали, и вправду было красиво. Орел сидел у меня на плече. Я трогал упряжь Бизона, заставляя его двигаться быстрее, и орел в предвкушении впивался мне в руку когтями через чертову кожу рукавицы. Я сдергивал с него колпачок, ослаблял путы — для этого приходилось бросать поводья и удерживаться на крупе, сжав колени, — и Калигула, встрепенувшись и взмахнув гигантскими крыльями, поднимался в воздух.

Через несколько дней Бизон тоже был вышколен, и однажды утром мы в крайнем возбуждении отправились на охоту за гигантскими ящерицами. Хасинто поехал с нами — спугивать ящериц со скал, — и мы поднялись в горы, в заросли тропических растений. Там было душно, безветренно, и застоявшийся воздух густел в невыносимом зное. Дожди вымывали мягкий известняк, образуя в скалах гроты и причудливой формы выступы и возвышения. Ящерицы были огромны, шеи их окружали пышные оболочки, похожие на старинные кружевные воротники. Пахло затхлостью и чем-то по-змеиному ядовитым, вредоносными испарениями джунглей, багровыми гардениями. Мы ждали, в то время как мальчишка осторожно тыкал длинной палкой, с большой опаской приподнимая ветки, потому что игуаны очень свирепы. На скальном выступе под нами показалась одна особь, но не успел я сделать движение в ее сторону, как елизаветинский воротник моментально скрылся из глаз. Трудно даже представить себе, насколько смелы и ловки эти твари. Они лихо прыгают с любой высоты, скользкие и увертливые, как рыбы. Тела у них тоже по-рыбьи мускулистые, что делает прыжок такого чудища по - своему прекрасным. Меня поразило, что, шлепнувшись с огромной вышины, они не разбиваются подобно шарикам ртути, а с места в карьер, без промедления, со скоростью диких кабанов и даже быстрее, продолжают бегство.

Я волновался за Тею, понимая, в каком она состоянии. Кругом были отвесные скалы, почти не оставлявшие места для маневра. Тея то и дело тормозила и, направляя лошадь, делала резкие повороты, нелегкие для коня-ветерана, хотя риск был ему привычен. С орлом на плече я не всегда мог обернуться и о происходящем за моей спиной узнавал главным образом на слух.

— Тея! — крикнул я. — Оставь! Не здесь!

Но она приказала что-то Хасинто, одновременно сделав мне знак приготовиться. Она намеревалась выгнать ящериц на каменистый склон, где им негде было укрыться. Те улепетывали, то серые от пыли, то посверкивая серебром и отливая бронзовой зеленью. Наконец, дождавшись сигнала снять колпачок и пустить орла, я отпрянул в сторону. Бизон ринулся вниз по сыпавшимся камням. Калигула вцепился в меня когтями. Я скинул с него колпачок, открыл замок ремня, и орел взвился вверх в густой, насыщенный испарениями воздух, устремляясь в трепещущую небесную синь. Он поднимался рывками, пока не застыл в воздухе.

Тея соскочила с лошади и выхватила у мальчика палку. В это время он ворошил густую зелень какого-то куста, усыпанного роскошными цветами, кроваво-красными, как свежее мясо. Вдруг в ближних папоротниках что-то зашуршало, и мальчик вскрикнул:

— Ya viene![185]

Калигула увидел ящерицу и устремился вниз — черная оперенная стрела, несущая Господню кару. Но и игуана, совершив блистательный прыжок, упала, дернулась, выскользнула из когтей нависшего над ней орла и, ударив преследователя лапками в брюхо, хотела скрыться под сенью листвы, так долго служившей ей прибежищем. Я увидел две яростные морды — Калигула придавил лапой чудовище, а то, криво раскрыв пасть, со змеиной яростью вцепилось ему в шею. Хасинто вскрикнул, Тея закричала еще пронзительнее. Калигула резко дернулся, но лишь затем, чтобы сильным движением стряхнуть с себя зверька. Игуана упала на землю и побежала, оставляя на камнях посверкивающий кровавый след. Тея крикнула:

— За ней! Догнать!

Но орел не стал преследовать бегущую по склону рептилию, а опустился на землю, хлопая крыльями. Когда звук торопливых движений убегающей ящерицы затих, орел сложил крылья. Ко мне обратно он не подлетел.

— Трус проклятый! Ворона! — Тея подняла с земли камень и запустила его в птицу, но промахнулась. Калигула лишь поднял голову, проследив полет камня над своей головой.

— Прекрати, Тея! Ради Бога, прекрати! Он тебе глаза выклюет!

— Пусть только попробует! Я задушу его собственными руками! Пусть только посмеет!

Она обезумела от ярости, глаза остекленели. Увидев ее такой, я почувствовал слабость в руках и ногах. Я пытался помешать ей бросить второй камень, и когда мне это не удалось, кинулся за ружьем, чтобы оно не досталось ей. Второй ее камень тоже не достиг цели, но на этот раз чуть не задел птицу, и Калигула взлетел. Когда он поднялся в воздух, в голове у меня мелькнуло: «Прощай, птичка! Теперь ищи тебя где-нибудь в Канаде или Бразилии!» Тея трясла меня, комкая рубашку на моей груди, и, горестно рыдая, вопила:

— Мы только зря потратили с ним время! Оги, о, Оги! Он ни к черту не годится! Трус и больше ничего!