– Мы в православном храме или в буддийском дацане?

О. Мардарий, который обычно за всех вступался, на этот раз промолчал. Известно: толстяки мышей боятся, а о. Мардарий был толстяк.

Произошедшее Игорёк посчитал для себя черной меткой и, пожалуй, слишком рьяно взялся за собственное земное спасение. Раздобыв через к-ских бандитов крысиного яда, староста разложил его где можно и где нельзя, и то, что услышал затем от о. Мартирия, было для него самой настоящей черной меткой.

– Причастников хочешь потравить, сатана! – возмущенно воскликнул иеромонах.

– Но что же мне делать? – жалобно проговорил Игорёк и получил ответ, который должен был получить, потому что других ответов о. Мартирий, кажется, не знал.

– Молиться!

Однако молиться Игорьку было некогда. По спецзаказу в промзоне или, как здесь говорили, «на промке», была изготовлена пробная, в двадцать пять штук, партия мышеловок. На промке гнули пружины для входных дверей – их и использовали для изготовления машин мышиной смерти. Для безотказной приманки Игорёк щедро выделил из своих запасов целую головку пошехонского сыра. Дело пошло. Резкие, похожие на винтовочные выстрелы щелчки заставляли по ночам испуганно просыпаться, но сладкое чувство мести тут же убаюкивало – мощные стальные скобы рассекали несчастных зверюшек, и их серые тушки разлетались, как при подрыве гранатой.

Полагая, что реакция о. Мартирия на появление в храме орудий убийства, каковыми, как ни крути, являются мышеловки, будет отрицательной, перед каждым приездом монахов в зону их убирали и прятали, да и само упоминание слова «мышеловка» было строжайше запрещено. Мышиное поголовье меж тем пошло на убыль, и даже сам о. Мартирий однажды поинтересовался, как удалось этого добиться.

– Молюсь, – смиренно ответил Игорёк, как подобает отвечать пасомому своему духовному пастырю.

Для ускорения истребительного процесса на промке был размещен заказ еще на сто двадцать пять отлично зарекомендовавших себя убийственных механизмов. Победа была близка, но тут случилась памятная история с Дураком…

Во время литургии, когда вслед за о. Мартирием все упали на колени, раздался вдруг характерный щелчок. Игорёк мгновенно сориентировался, резко выпрямился и, вывернув шею, взглянул туда, откуда донесся предательский звук. В углу, где всегда молился, стоял на коленях и прижимался к полу лбом Слава Дураков. «Поднимешься – отлучу», – мысленно пригрозил ему Игорёк, и, словно услышав угрозу, Дурак оторвал лоб от пола только тогда, когда о. Мартирий с о. Мардарием исчезли за закрытыми царскими вратами. Кожу на лбу Дурака рассекло от одного края до другого, он часто моргал и дурацки улыбался, крепко сжимая губы, – на этой литургии Дурак должен был причащаться и опасался, что кровь затечет в рот. К Пилюлькину бежать было некогда, рану наскоро перевязали Дураковой же портянкой.

– А это что еще за Чапай? – удивленно спросил о. Мартирий, глядя на стоящего в очереди причастников Дурака.

– Заставь дурака Богу молиться, – отшутился Игорёк, который стоял рядом, прикладывая полотенце к губам причастившихся, но сумел заметить во взгляде о. Мартирия живой интерес к Дураку. Именно в тот момент Игорёк понял, что Дурак – не дурак, что случайно заряженную мышеловку оставить на полу вряд ли могли, а подкладывать Дураку свинью в виде той же мышеловки ни у кого не было резона – не та фигура Дурак, чтобы разводить его на таком высоком уровне. Все это означало, что Дурак сам подложил себе мышеловку и сам сунул в нее свой дурацкий лоб с целью обратить на себя внимание о. Мартирия, чтобы потом при первом удобном случае занять место старосты. Доказательств у Игорька не было, но он не нуждался в доказательствах. В подобных случаях Игорёк всегда вспоминал Сталина, которого за всю его долгую верховную жизнь никто ни разу не предал, потому что вождь уничтожал предателей еще до того, как у тех могла возникнуть мысль о предательстве. Но, прежде чем расправиться с Дураком, нужно было время, чтобы о. Мартирий о нем забыл, и теперь в дни приезда монахов в зону Игорёк прятал его подальше от монашеских глаз – вот и сейчас в ряду встречающих Дурак стоял последним. А чтобы у того не было возможности сыграть на опережение, представив в качестве доказательства мышеловку, от них решительно избавились – сдали в к-ский хозмаг на реализацию, заказ же на новые был срочно аннулирован.

– Нужен кот! – так сформулировал тогда задачу дня Игорёк.

По-хорошему с кота следовало начинать, и тогда никаких проблем не было бы, но, оказывается, не так просто найти кота, который ловит мышей. О. Мардарий несколько раз поднимал этот вопрос, мол, «что же вы кошечку не заведете-нат, кошечка животное православное-нат, в храме уместное-нат». Игорёк согласно кивал, про себя усмехаясь, – в «Ветерке» сидели такие орлы, для кого и кошка – женщина.

– Кот, и только кот, – подтвердил Игорёк свою установку.

В результате сложных многоступенчатых переговоров с волей кота удалось найти – как и крысиный яд, его прислали в зону к-ские бандиты. Не в подарок, не за здорово живешь, а, как было сообщено в сопроводительной маляве, – в лизинг с посуточной оплатой. После дефолта девяносто восьмого года в К-ске крышевать было решительно некого, бандиты обнищали вместе с остальным народом, который еще недавно насмешливо называли терпилами. Поменяв новые «девятки» на старые «копейки», бандиты продавали по дешевке свои «голды», но их никто не покупал – не на что, да и незачем. Кот давал жить всем – и воле, и зоне. Он был серый в прозелень, с полосами не только продольными, но и поперечными, огромный, тяжелый свинцовой тяжестью. Плотно встав на своих четырех лапищах посреди продсклада, как локатором, кот повел из стороны в сторону здоровенной башкой и метнулся в дальний угол, разваливая коробки с макаронными изделиями и обрушивая на головы потрясенных общинников банки с морской капустой. Мыши панически запищали, и с того момента их никто не видел больше и не слышал. По документам кота звали Чарли, но имя это в православной среде не привилось – он стал Котаном, как окрестил его Слава Дураков – Котаном Милостивым. После известного случая с мышеловкой ко всему исходящему от Дурака Игорёк относился резко критически, но новое имя кота нравилось даже ему. Для сохранения драгоценной шкуры тигрового впрозелень котяры староста выделил двух общинников, которые пребывали при животном – кормили, расчесывали, натужась, выносили на двор гадить.

Впрочем, коту было безразлично, как его называли, Чарли или Котан, он даже на кис-кис не реагировал – настолько был горделив. Его влекла и интересовала лишь чужая плоть. Во всех живых существах кот видел кошек, и стоило только кому во время молитвы начать бить поклоны, как этот маньяк бесшумно появлялся сзади, наваливался на спину, сдавливая лапами шею, поигрывая коготком в районе сонной артерии, пресекая тем самым попытки к сопротивлению, и, похотливо урча в ухо несчастного молитвенника, начинал делать известные движения взад-вперед, по-научному именуемые фрикциями.

Смеялись, но невесело.

– Он нас здесь всех опидарасит, – прямо выразился Лавруха.

– Страшное дело, – поежился Налёт.