Да, но это только по-видимому. Все эти распоряжения, старательно выполняемые, клонились к одному: являть перед недоверчивым и подозрительным императором Петром как можно больше усердия и преданности его особе. Отличия, земли, крестьянские души были щедрыми воздаяниями за скромные и посильные труды верных холопей.

Обратимся, однако, к нашему ведуну. Дело его ясно: швед Вилькин – болтун, не совсем удачно разболтавшийся. Сознание в поступке почти полное. Казалось бы, что за справки, к чему они?

Но нет, идет переписка о том, где обретаются доктора Раткин и Лейн. Оказывается, что первый отпущен за старостью лет за границу, второго же не существует, но есть вместо него Гейн.

– Не Гейн ли? – спрашивают судьи.

– Действительно так, доктор, про которого я говорил, не Лейн, а Гейн.

Идут справки, запросы и отписки: где обретается Гейн? Он лежит при смерти в Москве и ответить на какой-либо запрос не в состоянии. Тайный трибунал, скорбя об этом, посылает государю обычный всеподданнейший экстракт из дела.

Несколько месяцев томятся в казематах швед-ведун и соборный псаломщик. К ним присоединяют и троицкого дьякона, толковавшего о кикиморе. По миновании больших праздников отца дьякона отлучили от священнослужения и препроводили в Петропавловскую крепость.

Только на четвертом месяце – 12 апреля 1723 года – дела и шведа-ведуна, и дьякона, чающего запустения Петербурга, вершены государем и, по его обычаю, вершины крутенько:

«Иноземца Питера Вилькина за то, что при других словах говорил про его императорское величество, ему де более трех лет не пережить, и за те слова непотребные учинить наказание: бить батоги нещадно и отпустить с запискою: бит нещадно и освобожден по всемилостивейшему указу.

А дьякона Троицкого собора Федосеева за непристойные слова «пустеть де С.-Петербурху» послать на три года в каторжную работу, что б на то смотря, впредь другим таких непотребных слов говорить было неповадно».

Продолжала ли возиться на колокольне кикимора, из подлинного дела не видно. Но великий император и впрямь скончался на третьем после того году, почти так, как о том предсказывал швед-ведун.

Колодник

Шалости кикиморы на Троицкой колокольне, послужив пищей многих «непристойных разговоров» в петербургской черни, послужили поводом к гибели не одного только дьякона Федосеева. Кикимора доконала одного из колодников Петропавловской крепости.

Камкин давно уже шел к погибели. Дворовый одного из аристократов, молодой парень, он взят был в солдаты. Четырнадцать лет тер он лямку, вынося все трудности и лишения походов и битв в низовых городах России. Это был солдат старательный, смышленый и способный. Он выучился, между прочим, токарному мастерству, но этим не избавился от безвыходного положения вечного работника. Его, как способного мастерового, препроводили в столицу, в адмиралтейство, к блочному делу, и здесь началась для него еще бо́льшая страда.

Камкин не устоял и пал… Ничтожный проступок, затем первое взыскание толкали и толкали его к дальнейшим преступлениям. Подгуляв однажды, Камкин потерял или пропил медный точильный инструмент овал. Из боязни штрафовки бежал, но вскоре пойманный, определен в комендантский полк. Едва ли новое положение было лучше прежнего. По крайней мере, Камкин и его не вынес, бежал и приютился у государева повара Степана Грача.

Камкин уже сделался полнейшим пьяницей и негодяем. С год жил он заведомо, что беглый, у государева повара. Повар, усмотрев на руке гостя рекрутское клеймо, посоветовал назваться ему боярским отпущенником или дворцовым крестьянином, и вообще берег его со странною для того времени смелостью. Камкин отплатил ему черной неблагодарностью, он украл пять рублей, жемчужный перл, разворовал довольно припасов, прогулял все это и явился сам в гарнизонную канцелярию.

Пытанный в побеге и воровстве, преступник был препровожден для дальнейшего решения в надворный суд. Толкаясь между колодниками, Камкин надоумился попытать счастья отделаться от кнута и каторги. Легчайшим, весьма обыденным, но в то же время и опаснейшим для этого средством было крикнуть: слово и дело! О чем же крикнуть? Камкин стал подыскивать «государево слово и дело».

Колодников выводили на сворах и цепях по городу просить милостыню[63]. Каждый раз арестанты возвращались в свои подвалы с даяниями и разными новостями. Таким путем проникли в арестантские палаты толки о троицкой кикиморе и о предсказании некоего иноземца о близкой смерти императора Петра. Эти-то толки и дали содержание «слову и делу», которое не замедлил закричать Камкин. В этом крике он чаял спасения от наказания за прежние и за новое свое преступление: он украл у одного из колодников четыре рубля и, жестоко избитый за то палками, ждал розыска.

Но вот сказалось «слово и дело», и его влекут к допросу в Тайную канцелярию под крепким караулом.

– В то время как был я, – показывал Камкин, – держан в надворном суде, под караулом отпускали меня в то время с колодником новгородцем Трохою[64] Власьевым на связке для милостыни. Пришли мы в один день за Литейный двор, ко двору, а чей не знаем, и прокричали[65]. А у того двора какой-то офицер, а подлинно знает его Троха, да стряпчий того дома говорили меж себя: «Императорскому величеству нынешнего года не пережить. А как он умрет, станет царствовать светлейший князь[66]. Разве тогда только нам будет хорошо, а ныне все служба»… Заслышав те слова, – продолжал показывать Камкин, – отошли мы прочь. А придя в колодничью, я в тот же день стал о тех словах сказывать караульному капралу. «Полно де врать, не твое дело!» – закричал на меня капрал и ударил по голове палкою. А более того, – заключил колодник, – я ни за собою, ни за другими, ни за кем государева дела и слова не знаю.

Но и сказанное было делом фантазии колодника, да притом дело мало обдуманным. Караульный капрал первым обличил ложь. Из его слов оказалось, что Камкина давным-давно не выпускали на связке, то есть просить милостыню. О подслушанном разговоре он никому и никогда не доносил, палкой его никто не бивал. Тщетно ссылался колодник на очной ставке с капралом на «всю бедность»[67], ему уже не верили. К довершению злополучия доносчика товарищ его колодник Троха, сообразив видно, что донос придется подтвердить под пыткой, изменил другу и сознался, что никаких непотребных слов ни за Литейным двором и нигде ему не довелось слышать.

Сознание друга и очная ставка с ним доконали Камкина.