И только 29 декабря 1914 г., после всеподданнейшего доклада, М. А. Таубе узнал, где была зарыта собака. «А вы знаете, – сказал Николай II, – при Вашем последнем докладе в Обществе я во время чтения был Вами несколько недоволен: вот, думал я, теоретик-профессор, который из прошлой неудачной русской политики времен моего прадеда, выводит свои опасения относительно сохранения мира при мне, – а я ведь был твердо уверен, что если когда-нибудь дело дойдет до столкновения с Германией, то это будет, во всяком случае, уже не при мне»[958].

Сегодня известно, что дело зашло так далеко, что развернуться даже психологически было почти невозможно, а по мнению многих специально занимавшихся вопросом, вступление России 1 августа 1914 г. в войну «фактически не имело альтернативы»[959]. И можно, казалось бы, не сомневаться, что записка П. Н. Дурново просто очень запоздала. Оказывается, однако, все куда проще: «при мне» войны с Германией не будет (наверное, потому, что он ее не хотел). Не хотел он и революции: «На упрямо отрицавшего революцию царя, даже в те дни, когда революция уже ломилась в двери, записка Дурново должного впечатления не произвела»[960].

В этих условиях блестящий анализ и страшный прогноз П. Н. Дурново никакого значения не имели и никакой роли сыграть не могли. «Не умудрила записка и немудрого и легкомысленного С. Д. Сазонова»[961].

«Знаю на опыте и вижу ежедневно, – заметил К. П. Победоносцев, – каким могучим орудием интриги и злобы служит ныне сплетня и клевета, намеренно сочиняемая и распускаемая. Трудно и поверить, до какого развития доведено это искусство»[962].

Сплетни и клевета сопровождали П. Н. Дурново всю жизнь и не оставили его и после смерти: злословили любители перемывать косточки; завидовали; не прощали ума, характера, успеха; много было любителей топтать поверженного; намеренно клеветали политические оппоненты и враги.

Удаление из департамента полиции в Сенат вызвало пересуды: в салоне Богдановичей живописали безобразия, «которые производил Дурново в течение 5 лет: посылал своих любовниц агентами тайной полиции в Париж, давал 5 тысяч на путешествие и, не бывши уверенным, что там они останутся ему верны, отправлял туда же следить за их поведением настоящих сыщиков»; в департаменте полиции родилась другая байка: «Узнав о своем предстоявшем увольнении, он пришел в Департамент, призвал казначея и спросил его, сколько у него в кассе секретных денег. Тот ответил: 75 тысяч. “Запишите их в расход по агентуре и принесите мне”. Деньги были принесены, директор вынул из кармана салфетку, завернул деньги, положил их в карман, ушел домой и больше в Департамент не возвращался»[963].

Так, по слову, без санкции товарища министра, заведующего полицией, деньги из секретных сумм не расходовались. По-видимому, в основе пущенной сплетни лежит факт получения П. Н. Дурново 5 тыс. рублей выходного пособия. «Согласно разрешению Вашего Превосходительства, – писал П. Н. Дурново 3 февраля 1893 г. своему непосредственному начальнику, – имею честь испрашивать дозволение на выписку в расход из секретных сумм Департамента пять тысяч рублей для получения мною таковых в виде пособия»[964].

П. Н. Дурново нуждался в деньгах, но вором-казнокрадом не был: последние покупают имения, он же имение жены заложил в Дворянском банке за 12 тыс. рублей. Да и не мог он опускаться до этого. Не будем говорить о чести и достоинстве П. Н. Дурново: политические противники, а затем и советские «историки» так оболгали его, вылили на него столько грязи, что все еще в общественном сознании они – честь, достоинство и Дурново – не совместимы. П. Н. Дурново был слишком умен (а ум его признавали и признают), чтобы рубить сук, которым он только и держался: государственная служба была единственным источником его существования.

О Дурново-министре особенно много сплетничали: «очень легкомысленный», его министерство «менее других бывает осведомлено», «умный человек, а делает глупость», «ненадежный», «от строгих мер и арестов толку не будет», «премьером не годится ради его прошлого», уходит – не уходит и т. д., и т. п.[965]

В 1905 г. А. А. Стахович[966] опубликовал в газете «Молва» (5.12) письмо, которое не единожды тогда пересказывалось в либеральных и революционных газетах и листках с единственной целью – замарать, скомпрометировать министра. Тем не менее многие с легкостью готовы были верить. Так, А. А. Киреев записывает: «Стахович (Александр) уличает и[сполняющего] д[олжность] министра внутр[енних] дел П. Дурново в том, что он, Д[урново], сделал со своим овсом какой-то паскудный гешефт; легко может быть»[967].

Некоторые из пересказов воспроизводятся и в постсоветское время: А. Стахович «в очень решительных выражениях и очень определенно обвинял Д[урново] в том, что, продав ему, Стаховичу, как уполномоченному военного ведомства на нужды армии, находившейся на Д[альнем] В[остоке], 15 000 пудов овса из своего имения и получив задаток в размере 80 %, он отказался поставить в армию этот овес, как только обнаружилось, что продажная цена на него значительно повысилась, и требовал от военного ведомства возмещения убытков, в действительности, по утверждению Стаховича, им не понесенных. Письмо это осталось без опровержения»[968].