более навороченного кроме сварочного аппарата, он криворук, дурен и сильно ограничен в развитии в области современных технологий. И вообще – тих и убог.

Когда же всеми правдами и неправдами Вайнштейну удалось-таки подкупить старичка, Никита совершенно справделиво потребовал у Нильсена премию и получил ее. Сам Нильсен признался, что его подчиненный совершил невозможное и его авторит в глазах Владимира Андреевича очень сильно поднялся. Фотографии из цеха полились нескончаемым потоком, «орфеевский» новоявленный шпион добросовестно делал свою работу и получал от Никиты обещанные деньги. Вайнштейн догадывался, что старику было очень стыдно перед своей совестью и своим Боженькой, он неоднократно повторял это открытым текстом, но Никита старался не терзать свою совесть сомнениями. Однако случилось непредвиденное обстоятельство – этой осенью кто-то подсунул Авдотьеву поленый алкоголь и бедняга вроде как помер. Старика вычеркнули из списков сотрудников ОАО «Двери Люксэлит» и у Вайнштейна больше не было разведчика. Собственно, поэтому Никита вызвался сам посетить фабрику.

Официально старик Авдотьев считался пропавшим без вести (неофициально – умершим и запорошенным в снегу до весенней оттепели), и Вайнштейн и Нильсен, и другие члены совета директоров «Орфея» приняли это как печальную данность. При этом сам гражданин Авдотьев стоял за спиной Константина Соломонова живой, хоть и выглядевший так, будто все эти четыре месяца подвергся физическим пыткам и лишениям.

– Твою мать! – кричал, тем временем Соломонов, целясь сопернику в пах. – Гони баблосы! Ты, сраный кусок дерьма! Я сейчас выстрелю, сука!

– Не бери меня на понт, урод! – отвечал Брюквин, совершенно справившись с непослушной челюстью и научившись заново произносить все звуки, зоть это и доставляло ему плохо скрываемую боль. – Я уже видел таких фраеров могу поспорить, что у тебя кишка тонка!

– У меня? – возмущался высокий начальник. – Ты меня плохо знаешь, дурак!

– Я прямо сейчас отстрелю тебе яйца! – угрожал Брюквин, попадая кровавой слюной Соломонову на одежду. Это злило заведующего производством ещё больше. – Прямо сейчас, козёл!

– Попробуй! Лучше сам попрощался со своими, мать твою!

– Последний раз повторяю – где спрятал бабло?

– Бабло у тебя, – настаивал Соломонов, – и если ты сейчас-же не скажешь, где оно, я, клянусь, выстрелю!

– Так стреляй!

– Готов?

– Ну!

И тем не менее никто не решался нажимать на спусковой крючок, при том, что оба мужика просто-таки исторгали решимость как электрощитовая гудение. Вайнштейн, будучи невольным свидетелем этой застопорившейся дуэли, где два стоящих в трёх метрах мужика целились друг другу в мошонки, отдал должное их выдержки. Ему бы хоть толика того самообладания, что было в избытке у обоих мужчин. «Хоть бы они оба грохнули друг друга!» – пожелал он им.

– Ну все, сука, – шипел тот, что был Брюквиным, – считаю до трёх! Если не признаешься – стреляю!

– Да я, мать твою, и считать не буду!

– Раз!

13:18 – 13:26

«Я не должен облажаться! После всего этого я просто обязан получить эти деньги, иначе мне не останется ничего иного как пустить себе пулю в лоб! – повторял и повторял себе Женя Брюквин, скрежеща ломаными зубами и сдерживая слёзы боли. – Я должен быть лучшим! Я лучший и я должен показать это миру! Я всего лишь должен отыскать фабричную кассу и унести её с собой. Ведь в этом нет ничего серхестестеного, это мне вполне под силу, надо только нажать на курок и отстрелить яйца этому кудрявому засранцу. И тогда он вмиг все расскажет, а я сниму на камеру его сопли, слезы и мольбы о милосердии и буду хохотать в голос каждый раз при пересмотре. Надо нажать на курок, без этого, боюсь, сраный управляющий так и будет продолжать играть в нападающего».

Брюквин не терял надежду на победу в этой битве нервов, но и Соломонов не сдавался, стальной статуей продолжая крепко стоять перед Женей и целиться в него из оружия. У Жени уже затекла ладонь, но он не терял лицо, не хватало ещё чтобы в кадре его рука предательски дернулась или задержала. Ни у одного суперзлодея в боевиках не дрожат руки, и у него не должны. Он не должен допустить ни малейшей критики со стороны интернет-пользователей, он будет отличным преступником, его будут ставить в пример, на этом ограблении будут учиться молодежь, он наберет миллионы просмотров! Только прежде чем выкладывать запись и сеть, придётся как следует поработать над её монтажом, очень много вырезать. Пусть останется мало, зато не будет ничего лишнего.

– Постройка… – вдруг произнёс Брюквин совсем другим голосом – не громким и вопрошающим, – а что это за пушка у тебя?

– Тебе не все равно? – вякнул Соломоновых, у которого желание заполучить бабло было прямо пропорционально желанию не выглядеть жертвой в глазах будущих зрителей. У него тоже, знаете ли, было чувство гордости. – Поменяться, мать твою, решил?

– Это, случайно, не «Десерт Игл»?

– И что? Ты ведь не будешь возражать, если твои яйца разлетятся от выстрела из пули именно этой модели?

– Ну да, это «Десерт Игл», –  Женя широко улыбнулся осколками передних зубов. Хорошо, что его налобная видеокамера не смотрит на него самого и не фиксирует его разбитые десны. – Не сочти за дерзость, но не мог бы ты ответить, как к тебе попал этот ствол?

– А у тебя, мать твою, есть прокурорская «корочка», чтобы задавать такой вопрос? Если есть, то показывай, не стеснялся, я все равно не поверю в её подлинность. А если нет «корочки», то катись со своим любопытством ко всем чертям!

– Грубо! – улыбался Женя. Угрозы целостности его писюна, а тем более жизни он больше не видел, зато отчётливо представил себе как пустить отобранные у Соломонова денюшки на воплощение одной из своих юношеских мечт. Он увидел себя в своей второй стеклодувной мастерской (не такой, какая у него была в пору его становления как личности, а как можно лучшей), выпускающей эксклюзивные новогодние шары, известные по всей стране и даже уходящие на экспорт и оседающие в самых известных коллекциях, выставляемых в знаменитых галереях. Или он будет скупать как можно больше самых прекрасных и дорогих деревьев бонсай (выращивать самому у него при всем желании не будет времени) и выставлять их фотографии в интернете с обязательной подписью, что эти экземпляры находятся в частной коллекции самого Евгения Брюквина. Пусть все японцы увидят и обзавидуются! – Если ты, сраный управляющий, заткнешь своё хлебало и послушаешь, что тебе скажет сам Женя Брюквина, то услышишь кое-что любопытное. А именно то, что вон за теми станками…

– Это шлифовка, – подсказал Соломонова.

– Пусть будет шлифовка, – быстро согласился Брюквин, у которого перед глазами уже шёл дождь из