поступил здесь не как «серьезный муж» или не как друг твой, в равной мере беспокоящийся о тебе?

Прости, Лика! Я бы об этом не говорил, но я хочу всесторонне выяснить основания, имевшиеся у тебя, для такого упрека.

Что же касается воспитания сына, то я здесь совершенно бесполезен. Все мои советы всегда не только отвергаются, но и зло высмеиваются тобою.

За эти годы очень многое изменилось на воле, я лично почти не имею представления о том, как сейчас живут люди, каковы условия, возможности и проч.

Кроме того, ты права, я не растил нашего сына, я его совсем не знаю, и я поэтому, могу давать советы, имеющие лишь теоретическое значение, но лишенные, в твоих глазах, практического смысла.

Но Марик мне дорог и близок не меньше, чем тебе, Лика!

Я его не растил не потому, что не захотел. И не потому, что я, муж и отец, бросил свою семью. И, поэтому, не нужно каждый раз издеваться над моими отцовскими чувствами и корить меня, как недостойного отца и мужа.

Но, послушаюсь твоего совета: не буду писать длинных писем. Продолжим потом…

Надеюсь, что ты будешь все же находить время для меня и станешь писать чаще.

Крепко целую тебя и сына, еще и еще раз поздравляю вас с днем рождения

— твой Сема.

Привет маме, Самуилу с семьей, всем родным.

31.111.1946 Г.

Моя дорогая Лика! Вчера получил 2 бандероли с газетами «Московский Большевик». В одной из них не оказалось 3-х шт., а в другой — 4-х. Всего, вместо 35-ти, пришло 28 газет. Но это надо считать вполне благополучным… Большое тебе спасибо за газеты, — это для меня значительная поддержка.

Хочу все же закончить разговор с тобой по поводу твоего письма от 24. И.

Тон его и поразил меня и оскорбил. Он, по-моему, мог быть вызван только особым состоянием неудовлетворенности, вызываемой иногда этакую желчную сварливость. У немилого человека все кажется и глупо, и абсурдно, и плохо, и невпопад, и… одним словом, все шиворот-навыворот.

Но, неужели я тебе так уж не мил?

Или же вся твоя ругань является результатом какого-то преходящего настроения?

Ты все отрицаешь во мне, и я сам кажусь себе жутким уродом. Я теперь буду бояться высказать перед тобой то или иное мнение, подать тебе какой-либо совет, — ведь ты считаешь меня не просто глупым, но и «низким» человеком.

Ты упрекаешь меня в том, что я рекомендовал тебе примирение с родными, ибо оно, помимо всего прочего, облегчит жизнь, устранит тяжелую неприязнь, омрачающую существование. А почему же ты считала возможным корить меня за мою «непримиримость», за «непокорность» и пр. Ты помнишь, как ты обвиняла меня за то, что я поругался с тем идиотом и мерзавцем, говорила, что надо быть сдержанным, проявлять терпимость и т. п.? Но, я сказал тебе, что это «низко» с твоей стороны? Нет, я этого тебе не говорил, а ты вот сказала мне это!

Нехорошо, Лидука, так оскорблять человека. А ведь речь идет здесь о твоем муже и друге, которого ты, как будто бы любишь и будешь любить!

Но я вовсе не хочу ругаться с тобой, я слишком люблю тебя и уважаю для этого. Во всем этом деле больше всего тревожит меня твое нервное состояние, чрезмерно напряженное. Ты сама признаешь, что «не можешь себя сдерживать»!

Ликин! Надо взять себя в руки во что бы то ни стало. Что бы ты там про меня не говорила, но мне абсолютно не нравятся «ремни» и «подзатыльники», употребляемые в качестве воспитательной меры по отношению к сыну. Этим ничего, кроме плохого, не добьешься. Лучше пусть он остается трижды голодным, а потом, когда захочет есть, скушает все, без разбора и без капризов. Разик-два поголодает, а потом станет все кушать сам, — можешь не сомневаться в этом. Меньше сидите над ним, будет лучше и полезней для него. Его чересчур избаловали, надо это исправлять. А я просил не баловать его еще 5 лет тому назад. Избалованный ребенок никогда не бывает здоровым, — учти это.

Ты не представляешь себе, каким счастьем явилось для меня твое сообщение о том, что ничего страшного нет в здоровьи сына. Об этом же, о результатах последних исследований, писала мне также и Паша.

Горячо поздравляю тебя с этой великой для нас радостью, моя любимая женушка!

Теперь ты должна быть спокойнее и держать себя в порядке.

А все же я настаиваю на том, чтобы несколько уменьшить учебную нагрузку Марика. Нельзя переутомлять его, слишком. Паша пишет, что хотела бы взять Марика к себе на дачу. Она надеется, что ты согласишься на это. Я лично не возражаю, считаю, что это будет чрезвычайно полезно для сына по следующим соображениям: 1) Он попадет в новую для него среду, — это подтянет его, дисциплинирует, 2) Я помню о том диком случае с конфеткой для Гоши. Нахождение Марика среди моих родных будет полезно для его сознания в этом вопросе, 3) Он безусловно хорошо поправится. В отношении ухода и заботы о нем, которые будут проявлены к нему, ты можешь не беспокоиться, 4) И ты, и мама также сможете немного отдохнуть в течение лета, приведете себя в порядок; и нервы, и здоровье, и хозяйство, и проч.

Попробуй-ка все же послушаться моего совета, я ведь муж твой и отец Марика, и с моим словом ты должна серьезней считаться. Не так ли?

Лидик, милая! Бросим-ка ругаться, отставим это до нашей окончательной встречи, а тогда уж, на радостях, и заругаться не грех будет. Люблю я тебя все же крепко, очень крепко. И мне хочется немножко больше нежности и ласки в твоих общениях ко мне. Но уж, конечно, не из жалости…

Я здоров, работаю там же, успешно закончил зимний план.

Вчера отправил заявление Нач~ку и Прокурору Краслага. Буду писать еще! Есть надежные перспективы на скорое освобождение.

Пиши мне часто, прошу тебя об этом. Мой портрет вышлю в ближайшее время.

Привет маме, Самуилу с семьей, всем родным. Крепко, крепонько целую тебя, твой Сема.

Получила ли ты письмо мое с перечнем краски и проч. Можно ли ожидать?

3. IV. 1946 г.

Дорогая моя Лидука! Посылаю Марику мое поздравительное послание, написанное в стихах.