Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По улице, подобной реке, он ехал, которая впадала в другую, широкую, заполненную машинами, отовсюду грозящую бедами. Клянусь Зевсом, тут тебе и Сцилла, тут и Харибда. Шесть человек, бормотал он, глядя в зеркальце и наблюдая, как наезжает на него сзади огромный черный «Гелендваген» с чернобородым человеком за рулем. Шести спутников как не бывало. Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал, а этот рукой машет: быстрей! быстрей! Куда быстрей? все плетутся, и ты плетись. А справа старичок на «Ладе», обеими руками вцепившись в руль, безумными глазами вперился в широкий зад впередиползущей «Вольво». Быть беде. Тьфу, тьфу. А слева, кто слева? Женщина средних лет, в очках, вполне себе доктор физмат наук, безупречная в семейной жизни и на дорогах. Красный свет. Боже, он меня сомнет. Впереди пикап фирмы «Чистые воды» с большой бутылкой на дверях. Жажду. Направо, мимо столпа с фигурой человека на самом верху, серебряным блеском отливающей в лучах высокого солнца, – ликуй, москвич, тебе подарен огромный столп (в подлиннике другое слово), на нем Гагарин. Из уважения к читателям, которые и через сто лет припадут к нашему произведению, чая обрести в нем правду о сем веке, не станем оскорблять их обеденной лексикой, хотя сознаем, что «другое слово» и составляет главную прелесть этой эпифании безымянного автора. Теперь в тоннель; в отраженный его сводами ужасный гул десятков машин. Смело плыви в чреве Земли. Прорицатель, все ли сбудется, что я пожелал? Скажи мне, Тиресий, любимец богов. Из тоннеля он выехал в ослепительный свет. Под мостом опять была Москва-река с корабликом на ней, точь-в-точь как тот, который он видел с Большого Краснохолмского; накаленным белым блеском сияли слева купола церквей Данилова монастыря. Благополучно преодолев многочисленные неприятности, как то – пробки и пробочки, замкнувшийся на красном свете светофор, проехавшую в опасной близости «Тойоту», а также музыку, вернее, то, что в наше время называется ею, мерный звук, с каким паровой молот вбивает в землю железобетонные сваи: бум-бум-бум-м-м… – заткнуть бы уши, но вовсе не из опасения броситься в смертельные объятия сирен, а из желания не оскорбить слух, – Марк достиг второй цели сегодняшнего путешествия – поликлиники. В регистратуре он спросил Наталью Георгиевну. Она вышла из-за перегородки, низенькая, полная, с тяжелым астматическим дыханием, и недовольно промолвила, что ей и чая попить нельзя. Марк, что за пожар? Чай потом, отозвался он. Важное дело. Поговорить бы. Ну, пойдем, вздохнула Наталья Георгиевна, привела его в пустующий кабинет дежурного врача и велела, ну, говори, и уставилась на него недовольными тускло-зелеными глазами. Ты мне должен за два адреса. Ты хоть помнишь? Помню, Наталья Георгиевна, благодетельница, помню и сейчас же рассчитаюсь с вами за все. Но мне справочка нужна. Какая, спросила она. О смерти, ответил он. Вот как, отозвалась она, и тут в ее груди просипело, она закашлялась, тяжело задышала и торопливо брызнула себе в рот из баллончика. Мне бы дома сидеть, пожаловалась она, а я на службе. Где я тебе ее возьму? Такие справки на дороге не валяются. Пятьсот долларов, объявил он. Теперь она взглянула на него с изумлением. Разбогател? Самую малость, отвечал Марк. И за два адреса сегодня по сотне. Итого семьсот баксов. Глаза ее оживились. Ну, давай за все про все тыщу, быстро сказала она, а я тебе справочку. Он кивнул. Договорились. А кто помер? – спросила она. Пишите: Карандин Сергей Лаврентьевич, полных лет – шестьдесят один… И адресок. Вот он. Сиди жди, велела Наталья Георгиевна. Я скоро. Пока она ходила по коридорам и кабинетам, он прикидывал, куда лучше держать ему путь – на кладбище, покупать могилу для дорогого покойника, или к Борису Петровичу Бирюлину, капитану полиции, участковому и, можно сказать, приятелю, с которым он познакомился у одра одного милого старичка, шептавшего, что он доволен, что ему так хорошо и покойно, как никогда не было при жизни, – познакомились и понравились друг другу. Уже безо всякого делового повода Марк заезжал к нему несколько раз и даже выпивал – и однажды до такой степени, что домой пришлось возвращаться на такси. Он отыскал в телефоне номер, позвонил и услышал бодрый тенорок: капитан Бирюлин. Здравия желаю, ответил Марк. Рядовой Питовранов желает лично доложить о сложностях быстротекущей жизни. То-то у меня с утра нос чешется, отозвался капитан. Когда? Около пяти. Жду, ответил Бирюлин. Затем Марк позвонил Гоги Мухрановичу. Кладбище! – услышал он недовольный женский голос, узнал Изабеллу Геннадиевну, представил ее, пиковую даму с сигаретой во рту, и робко промолвил, это Марк Питовранов, здравствуйте. Какой еще Марк? Какой Питовранов? Вы позвонили на кладбище. Да знаю я, Изабелла Геннадиевна, что кладбище. Марк Питовранов я, из «Вечности», если помните. А-а, протянула она, это вы… Что вам надо? Я хотел подъехать, сбиваясь, заговорил он, мне с Гоги Мухрановичем… Вы когда-нибудь научитесь выражать свои мысли? – презрительно спросила она. У Гоги Мухрановича сегодня приемный день. Он на месте. Марк вытер вспотевший лоб. Проклятая баба. По-моему, я ее боюсь. Она удав, а я кролик. Тяжело, с хрипом дыша, вошла Наталья Георгиевна. Загонял ты меня, пожаловалась она. Погода, что ли, меняется. Дышать нечем. Чего смотришь? Ждешь? Палочка-выручалочка твоя, Наталья Георгиевна. Держи. Она протянула ему справку. Марк пробежал глазами. Карандин… в 12 часов 45 минут… Дата. Печать. Подпись. Потрясающе, воскликнул он, отсчитал тысячу долларов и, пожелав ей здоровья и золотые горы в придачу, сбежал по щербатым ступенькам, уселся в машину и погнал на другой край города, на кладбище. Сдвинувши черный корабль на священные воды, в путь поспешил Одиссей со своею дружиной, чтобы Аида достичь берегов, где царит Персефона, несут свои воды Стикс и Коцит, реки тоски