Множество судов и барок, вошедших в Неву, сорвало с якорей. Буря швыряла их друг на друга, выбрасывала на берег. Как писала Екатерина II М. Гримму, на разрушенной Дворцовой набережной громоздились корабли. На Васильевском острове корабль из Любека не просто вынесло на берег, а забросило в стоящий в отдалении лес. Тогда же фактически погиб Летний сад: множество могучих деревьев повалило, сооружения разрушило водой. Вода быстро ушла, и город представлял собой ужасное зрелище. Трупы людей и животных, поваленные заборы, принесенный водой лес и дрова, мелкие и крупные суда, сломанные деревья – все это громоздилось в невероятном хаосе среди полуразрушенных домов, у которых были сорваны крыши, разбиты окна. Все погреба и склады оказались затоплены, товар перепорчен, купцы несли огромные убытки. Только рыбы было везде в достатке. После внезапного ухода воды ее находили в самых неожиданных местах: в погребах, подвалах, комнатах, прямо на улице…

Город при Екатерине II бурно жил и быстро изменялся. В конце XVIII века он обогнал по численности Москву – в нем жили около 200 тыс. человек. Но не многолюдством примечателен екатерининский Петербург. Его судьбу в ту пору определяло место, занятое Россией в царствование Екатерины II. Город стал одним из центров мировой политики, резиденцией великой государыни, более трети века со славой правившей огромной империей. Экономическая и военная мощь России тогда достигла расцвета и поражала современников. Не было более пышного двора в Европе, чем русский двор в Петербурге. Расходы на него в год смерти Екатерины II (1796) составляли гигантскую сумму, достигавшую почти 12% всех государственных трат!

Имперское могущество отпечаталось и на облике города. Об этом можно было судить по пышным празднествам, парадам на его площадях, по стилю жизни петербуржцев. В екатерининское время особенно ярко проявился «ментальный» конфликт с Москвой. Щегольское, новое, западное, стремительное, но одновременно черствое, холодное, отторгающее человека петербургское начало противопоставлялось московскому, старорусскому, хлебосольному, доброму, но ленивому, инертному, непредприимчивому началу. Отсвет двора, некая особая осведомленность о положении дел «в высших сферах» придавали даже петербургскому лакею, приехавшему с барином в Москву, значительность и важность.

К этому времени Петербург стал крупнейшим портом. На него приходилась половина внешней и две трети морской торговли страны. Купцам становилось выгодно торговать здесь. Порт на стрелке Васильевского острова был переполнен судами, которые приходили из 18 стран Европы. В 1760 году в порт зашло 338 судов, а в 1797 году – уже 1267, причем более половины из них – английские. Стали появляться корабли из Северо-Американских Соединенных Штатов. Некоторые шкиперы из Бостона и других городов Массачусетса сделали торговлю с Россией своим основным занятием, плавали через океан десятки раз, называли свои корабли «С. – Петербург», «Нева» и т. д. Они везли в Америку множество разных товаров, преимущественно – железо, холст, юфть, кожу, пеньку, сало и лен, а также миллионы гусиных перьев. Это позволяет историкам в шутку предполагать, что Декларация независимости США была подписана 4 июля 1776 года перьями русских гусей.

Те, кто помнил елизаветинский Петербург, сразу же заметили бы произошедшие с городом перемены. На его просторах воцарился иной, чем при Елизавете Петровне, архитектурный стиль: на смену вычурному барокко пришел строгий и величественный классицизм. Произошло это почти в конфликтной ситуации, когда в начале 1760-х годов гений барокко Ф. Б. Растрелли спланировал в свойственной ему манере новый Гостиный двор на углу Садовой и Невского проспекта. Пришедшей к власти летом 1762 года Екатерине II проект Растрелли не понравился, в чем ее горячо поддержали купцы – ведь им предстояло платить немалые деньги за все барочные завитушки! И тогда проектирование Гостиного двора поручили Ж. Б. М. Валлен-Деламоту – французу, ставшему с 1759 года академиком Академии художеств. Обиженный великий Растрелли отошел от дел, его время прошло. Валлен-Деламот работал в стиле классицизма, который отвечал вкусам императрицы и соответствовал мировоззрению эпохи Просвещения. Так случилось, что приход Екатерины II на престол совпал со сменой барокко на новый художественный стиль – классицизм.

Ф. Дюрфельдт. Здание Академии наук со стороны Невы. 1792.

Если барокко с его завитушками, капризными изгибами, аллегориями, пышной декоративной отделкой шло капризнице-императрице Елизавете Петровне, оставившей после себя роскошные Зимний, Царскосельский, Петергофский дворцы и Смольный собор работы Растрелли, то эстетике Екатерины II более соответствовал ясный, гармоничный, соразмерный и благородный стиль классицизма. Смыслом построек, сооружений становится рациональность, простота и естественность. Не случайно Екатерина II зло высмеивала столь характерные для предшествовавшей эпохи символические храмы «невесть какого дьявола, все дурацкие несносные аллегории и притом в громадных размерах, с необычайным усилием произвести что-нибудь бессмысленное». Она же писала, что ненавидит фонтаны, которые «мучают воду», делают ее неестественной. Это не означало, что здания елизаветинского барокко стали разрушать или перестраивать. Нет! Особенность той эпохи состояла в умении архитекторов сочетать новую и старую архитектуру.