— У нас есть билеты в летний сад на Ист-Сандвиче, — сказала Джеральдина. — Можете воспользоваться, если хотите. Не знаю, что там идет, но можно позвонить и узнать.

— Я знаю, — сказала Тина. — «Летучая мышь».

— Я знаю эту вещь, — сказал Хиббард. — Она поставлена по роману Мэри Робертс Райнхарт «Винтовая лестница». Хотите посмотреть?

— Давайте посмотрим, — согласилась Тина. — Если не понравится, уйдем.

— Тогда быстрее допивайте кофе, — заторопила их Джеральдина. — Они начинают рано. Когда вы вернетесь, я, наверно, буду уже в постели, так что заранее желаю вам доброй ночи.

— А утром я вас увижу, миссис Локвуд? — спросил Хиббард.

— Боюсь, что нет. Так что заодно и попрощаемся. Но вы приезжайте снова, и скорее. И не только по делу. Приезжайте — и все, в любое время.

Когда они уехали, Джеральдина сказала:

— Тебе следовало бы поощрить их дружбу, Джордж.

— Можно спросить почему?

— Потому что Тине нужен такой человек, как он. Возможно, он скучноват, но у него хорошие манеры и он надежен, если ты понимаешь, что я имею в виду. К тому же он увлечен Тиной.

— Увлечен Тиной? Ты слишком торопишься с выводами, должен тебе сказать.

— А разве это так уж невозможно? Сам-то ты всегда знал, когда тебя влекло к девушке.

— Не сравнивай меня с молодым Хиббардом.

— А почему нет? У тебя с ним есть что-то общее.

— Очень мало. Однако, если ты считаешь, что Тине он подойдет хотя бы на время, мы можем пригласить его снова.

— Только не откладывай этого в долгий ящик. Она сейчас нуждается в друге. Смотри, как бы ей не подвернулся какой-нибудь тип.

— Она что, сказала тебе что-нибудь по секрету? — спросил Джордж.

— Из ее недомолвок я извлекла больше, чем из ее слов.

— Ну, разумеется. Ты женщина бывалая, все и без слов понимаешь.

— Представь себе, да. Ну, мне пора на урок французского.

— Урок французского?

— Я слушаю радио Монреаля. Интересно проверять себя, насколько хорошо я понимаю по-французски.

— Au'voir, cherie[36], — сказал он.

— Au'voir. Ты не засиживайся допоздна. Уйди наверх до того, как они вернутся. Не мешай им, Джордж.

Джордж ушел наверх, но, когда они вернулись, он еще не спал. Сначала он услышал шум автомобиля — это был «додж» Хиббарда, — а потом увидел, как они идут к террасе. Было без десяти минут двенадцать. Спустя два часа шум возобновился: они ходили по кухне, хлопали дверцей холодильника, двигали по линолеуму стулья. Потом он услышал их шаги на лестнице. Интересно, насколько он «надежен», этот Хиббард. В эту ночь он спал скверно.

Утром Джордж Локвуд единственный из всей семьи спустился вниз позавтракать с отъезжающим гостем.

— В эту субботу вы меня опять увидите, мистер Локвуд, — объявил Хиббард.

— Да? Здесь?

Хиббард кивнул.

— Мы с друзьями поплывем из Марбл-Хед на яхте. Возьмем с собой Тину. Ночь с субботы на воскресенье проведем на Нантакете, а на следующий день прибудем на Вест-Чоп, где пообедаем. В воскресенье будем здесь, и я у вас переночую.

— Неплохо задумано, — заметил Джордж.

— Надеюсь уговорить ее через две недели приехать в штат Мэн. Может быть, вы замолвите словечко за штат Мэн?

— Нет. Но и препятствовать не буду. Тина вольна поступать так, как хочет, и в этом я ее поддерживаю.

— Она очень, очень хорошо про вас говорит. Считает своего отца замечательным человеком.

— Это я считаю ее замечательной девушкой. — Джорджу казалось, что он правильно выбрал момент для того, чтобы скромно выразить свою отеческую любовь.

— Если позволите, то скажу, что я с вами согласен, — признался Хиббард.

— Рад это слышать. Я хочу, чтобы у нее было побольше друзей по эту сторону океана. Европа — не место для нее, то есть не то место, где надо жить постоянно.

— Она хочет жить за границей?

— Да, так решила. Сюда приехала только из-за меня. Вы ведь знаете, в каких отношениях я с сыном.

— Да.

— Смерть брата подкосила меня сильнее, чем я вначале думал. И Тина это поняла. Я же сказал вам вчера, что она большая умница. Выпейте кофе.

— Нет, благодарю. А сорочку я верну вам в воскресенье.

— Смотрите не забудьте, — улыбнулся Джордж Локвуд.

В течение лета Тина встречалась с Хиббардом не реже одного раза в неделю. В ее ненужных объяснениях по поводу отлучек из дома было столько недомолвок и умолчаний, что Джордж Локвуд распознал в них признаки завязавшегося романа. Приличия ради она все еще старалась давать ему какие-то объяснения, но, когда они оставались вдвоем, уже не находила тем для разговора. Он и не старался ее разговорить, руководствуясь при этом не столько соображениями деликатности, сколько растущей уверенностью в том, что она еще не дает воли своему чувству. И эта ее сдержанность озадачивала его. Не исключено, думал он, что она сама догадалась о порочных наклонностях Хиббарда. Надо бы объяснить ей, что в этих наклонностях нет ничего чудовищного и необычного; но он опасался, что дочь, выслушав его, попросту рассмеется ему в лицо. В сущности, что он про нее знает? Какие мысли бродят и ее хорошенькой головке? Кто, где и когда целовал ее? Кого она целовала? Ничего этого он не узнает, если она не расскажет сама.

И все же дочь радовала его, хотя и не относилась к нему так же сердечно, как некоторое время назад. В ней сохранилось достаточно жизни, чтобы связать ее с жизнью другого человеческого существа. Она производила впечатление цветущей женщины, хотя могла бы увянуть. В ее взгляде угадывался интерес ко всему окружающему, а не равнодушие, и если она испытывала сомнения в своей любви, то они, эти сомнения, возникали в этом, а не в каком-то выдуманном мире. Что бы она ни решила, решение это будет принято здесь, и отец о нем скоро узнает.

Однажды утром — это было в конце августа — Тина, спустившись к завтраку, обнаружила у себя на тарелке поверх писем небольшой сверток. Это была заказная бандероль с обратным адресом бостонского ювелира.

— Надеюсь, твоя почта интереснее моей, — сказал Джордж.

— Думаю, что да. — Тина взяла с буфета фруктовый нож, взрезала оберточную бумагу, вынула из продолговатой коробочки, обтянутой искусственной кожей, золотые часики и повертела перед глазами отца.

— Впервые вижу у тебя эту вещь, — удивился он.

— Я и сама-то их всего один раз видела. Они были у гравера.

— Можно взглянуть?