лишил его престола. Даже работая сверхурочно, британские фабрики не были способны переработать весь этот хлопок в ткани. Излишки хлопка-сырца, а также готовых тканей, заполняли склады Ланкашира. Таким образом, эмбарго южан в 1861 году обернулось нежданным благом для текстильных фабрикантов. Хотя фабрики зимой 1861–1862 годов работали неполный рабочий день, это было вызвано не нехваткой хлопка, а перенасыщением рынка текстильной продукции. Запасы сырца в Англии и Франции в декабре 1861 года были больше, чем в декабре любого другого года. Хлопковый голод, на который так надеялись южане, заявил о себе лишь летом 1862 года, а к тому времени Конфедерация отказалась от идеи эмбарго и отчаянно пыталась провезти хлопок через ужесточающуюся блокаду, чтобы платить за импорт. В это же время рост цен на хлопок в Европе привел к расширению его плантаций в Египте и Индии, ставших на ближайшие три года основными мировыми поставщиками.

Худшие дни простаивающей текстильной промышленности Великобритании пришлись на период с лета 1862 по весну 1863 года, но масштабы бедствия не оправдали надежды южан и мрачные прогнозы англичан. Уже до войны текстильная промышленность начала утрачивать свою господствующую роль в британской экономике. Война же все больше стимулировала металлургическую, оружейную, судостроительную промышленность, которые обгоняли текстильную отрасль. Производство суконной униформы и одеял для американских армий несколько компенсировало отставание хлопкового производства. Процветающая торговля обмундированием с северянами, равно как и прорывы блокады южанами, убеждали британских негоциантов в преимуществах нейтралитета. Неурожаи в Западной Европе в 1860–1862 годах усилили зависимость Британии от американского зерна и муки. За два первых года Гражданской войны штаты Союза импортировали в Великобританию почти половину необходимого ей зерна, тогда как до войны доля импорта этих штатов составляла менее четверти. Янки могли торжествовать по поводу того, что «Король Зерно» оказался сильнее «Короля Хлопка»[739]. А так как рейдеры Конфедерации нападали на корабли торгового флота Соединенных Штатов, большая часть этой растущей торговли перешла в руки британских судов — еще один экономический фактор, препятствовавший вовлечению Британии в войну.

Ко второму году конфликта Лондон терпимо относился к ужесточению блокады. В апреле 1862 года военные корабли северян начали захватывать британские торговые суда, курсировавшие между Англией и Нассау или Бермудскими островами, на основании того, что их груз в конечном итоге предназначался для Конфедерации. Первой ласточкой была «Бермуда», конфискованная по приговору призового суда Соединенных Штатов. Затем ее выкупил флот и отправил нести службу в качестве блокадного корабля. Это конечно же стало оскорблением, вызвавшим ура-патриотическую реакцию в Великобритании. Однако американские дипломаты сослались на имевшиеся прецеденты таких захватов самой Британией. Во время наполеоновских войн королевский флот захватил американские суда, перевозившие груз в нейтральный порт с целью последующей перепродажи французам. Для оправдания конфискации контрабанды, в конечном итоге предназначавшейся врагу, даже если корабль совершил промежуточную остановку в нейтральном порту, британские юристы разработали понятие «единства пути». Когда в 1862 году бумеранг вернулся, Уайтхолл вряд ли мог оспорить этот прецедент.

В 1863 году юристы северян расширили правило «единства пути» после инцидента с «Петергофом». В феврале этого года военный корабль Союза задержал в Карибском море британское судно «Петергоф», шедшее в мексиканский Матаморос с грузом военного снаряжения. У северян были все основания подозревать, что конечным получателем этого груза являются штаты Конфедерации. Расположенный на противоположном от Техаса берегу Рио-Гранде Матаморос превратился в перевалочный пункт торговли с южанами, менявшими там хлопок на контрабандные товары. Призовой суд поддержал решение флота расширить действие правила «единства пути» и на реэкспорт контрабанды через сухопутные границы, а не только на вывоз из нейтральных портов. На этот раз британское общественное мнение вновь обрушилось на «жадных и высокомерных» янки, но Форин-офис просто зафиксировал этот прецедент (англичане сослались на него полвека спустя, чтобы оправдать захват американских судов, шедших в нейтральную Голландию с грузом, предназначенным для последующей доставки в Германию по суше)[740].

IV

Второй целью южной дипломатии после попыток вызвать британское вмешательство в блокаду было официальное признание Конфедерации со стороны мировых держав. Чтобы добиться такого признания, правительство Конфедерации направило в Европу делегацию из трех человек во главе с Уильямом Йонси. Известный «пламенный оратор» и сторонник возобновления торговли африканскими рабами, Йонси был не лучшей кандидатурой для поиска единомышленников в антирабовладельчески настроенной Британии. Тем не менее вскоре после прибытия делегации в Лондон британское правительство объявило о шаге, который сбил с толку американцев на обоих берегах Потомака, заставив их поверить в неминуемое дипломатическое признание Конфедерации.

Линкольн объявил южан мятежниками. Согласно международным законам, это лишало южан статуса воюющей державы. Но 13 мая королева заявила о нейтралитете Британии. Это было замечательно, вот только тем самым Юг признавался воюющей стороной. Другие европейские страны последовали примеру Англии. Подобный статус давал конфедератам право получать займы и закупать оружие в нейтральных государствах, а также снаряжать суда, имеющие право захвата добычи в открытом море. Северяне горячо протестовали против такого шага; Чарльз Самнер позже назвал его «самым омерзительным поступком в истории Англии со времен Карла П». Однако протесты северян основывались на слабой правовой базе, так как блокада практически признавала южан полноправной воюющей державой. Более того, в глазах европейцев Конфедерация с ее конституцией, армией, эффективным контролем над 750000 квадратных миль территории и населением в девять миллионов человек рассматривалась как воюющая сторона, независимо от того, кем ее считали на Севере. Как высказался лорд Расселл: «Признание Юга воюющей стороной не дело принципа, а фактическое положение вещей»[741].

Разочарование северян было отчасти вызвано сопутствующими обстоятельствами и моментом, выбранным Британией для заявления о своей позиции. Прокламация о нейтралитете была обнародована как раз после двух «неофициальных» совещаний лорда Расселла с представителями Конфедерации и за день до прибытия в Лондон нового посланника Соединенных Штатов Чарльза Фрэнсиса Адамса. Таким образом, признание Юга воюющей стороной имело цель поставить Адамса перед свершившимся фактом и подготовить его к следующему шагу — официальному признанию Конфедерации. По словам Сьюарда, встречи Расселла с Йонси и его коллегами можно было «с большой долей вероятности истолковать как признание». Так же считали и южане; Richmond Whig расценила прокламацию о нейтралитете как «широкий и твердый [шаг] в направлении, ожидаемом народом южных штатов»[742].

Всю весну британская политика волновала Сьюарда все больше и больше. Когда он узнал о встречах Расселла с представителями мятежников, он впал в ярость. «Черт бы их побрал, я еще задам им жару!» — говорил он Самнеру. 21 мая Сьюард направил Адамсу совсем в недипломатических выражениях составленную депешу с инструкциями разорвать отношения в случае,