в их взаимосвязи и взаимодействии – сущностные и вместе с тем работающие структуры, процессы, процедуры сознания, анализирующие именно динамику сознания в его работе с окружающим миром как единым миром природы и человеческого взаимодействия. Исследования зрелой феноменологии это – в конкретном виде – как раз и есть многостороннее рассмотрение ноэматических (предметных) и ноэтических (актовых) структур сознания в их единстве – с прибавлением полюса «чистого Я», а также временны́х свойств, сторон сознания (Zeitlichkeit). И вместе с тем, перед нами – богатая оттенками внутренняя реализация императивов интенциональности – с центральной идеей постоянной направленности сознания на поистине универсальное и непрестанное освоение предметного богатства мира и самого сознания.

Иными словами, оформляющееся (уже в «Логических исследованиях») и затем, уточняемое, обогащаемое феноменологическое учение и постоянно дополняемая теория интенциональности Гуссерля – это две стороны одной медали.

Рассмотренная же тематика раннего гуссерлианства с исторической стороны своеобразно подтверждает сказанное. Как именно? Сама общая идея интенциональности исторически существовала; она уже была четко подхвачена Гуссерлем в конце XIX века; но его развитая концепция интенциональности появилась не раньше, чем более или менее глубоко осмысленные феноменологические методы и концепции в целом позволили развернуть единый ноэтическо-ноэматическо-эгологический анализ сознания. (Конечно, на отдельных исторических стадиях и в феноменологию в целом, и в её теории интенциональности, в частности, включались новые и новые разработки, обогащающие и одну, и другую проблемные области.)

Б. Ранг с полным правом обращает внимание – с целью раскрыть до поры до времени, т. е. до более поздних работ Э. Гуссерля, на нераскрытые внутренние потенции его теории интенциональности. Он обобщает их через гуссерлевское понятие «Assumption» (в смысле предполагаемых «предпосылок», «гипотез» – вместо «незыблемых истин»). А уже в его более развернутых толкованиях Ранг обнаруживает «критико-онтологические следствия (die ontologiekritische Folgerungen)» более поздней, зрелой гуссерлевской теории интенциональности. Поясняется же это трудное для понимания, но в высшей степени значимое, по Гуссерлю, «инструктивное» (instruktiv) понятие через ссылки одновременно на… мифологию и математику! Обе сферы здесь как бы объединены через их способность отделить, как небо от земли, скажем, «мир математики» «от нашей повседневной жизни», а «способы бытия математических предметов (понять как) принципиальной иные, чем у вещей жизненного мира» (Ebenda. S. XL, XLI). В тенденции интенциональный способ рассуждения Гуссерля (чем позже, тем основательней) становится иным.

Гуссерль акцентирует в данном случае действительный, но трудно объяснимый факт: «миры», сферы существования (Existenzgebiete) мифов, поэзии, мир геометрии и «действительный мир» – такие «миры», которые, конечно же, не одинаково обосновываются в своем праве (gleichberechtigte) миры. Однако каждый из них есть особая проблема и для обычного сознания, и для научного, в том числе философского объяснения. И пусть мы скажем «есть-де только одна истина, которую мы считаем безусловной…» (Ebenda. S. XLI). Однако в духе более позднего Гуссерля, полагает Ранг, были бы более верными, причем из практических соображений, не слова «однозначные экзистенциальные суждения» (Existentialaussagen), но логически правильное выражение «гипотетические суждения» (Ebenda. S. XLI). Отчасти это происходит потому, что поздний Гуссерль и в теории интенциональности принимает во внимание исторические (тоже ведь практические) факторы – например, учитывает, что «истины», в науке объявляемые «вечными», «незыблемыми», в ходе развития наук подвергаются существенным корректировкам. (Кстати, было бы принципиально неверным на этом основании приписывать Гуссерлю некий антисциентизм, ибо он – что доказуемо и доказано – твердо придерживался, и в ранний, и в поздний периоды – принципов научности, в том числе применительно к философии.)

Интересна ещё одна линия рассуждений Гуссерля, которая относится именно к математике и о которой он говорит, что она принадлежала бы к заостренной форме «несобственного мышления (des uneigentlichen Denkens)»: «Здесь мы больше не говорим, будто дедуцируемые истины, существования (Existenzen), отношения… были бы абсолютно значимыми»… Тем самым предполагается возможным, что “мир математики” возможно вывести из нашего повседневного мира…и при учете, что способ бытия (Seinsweise) математических вещей иной, нежели Lebenswelt, жизненный мир» (Ebenda. S. XL, XLI).

Гуссерль в связи с такими соображениями – указывает на «ассумптивный горизонт» (assumtive Horisonte), вместе с тем одновременно акцентируя уже известные нам соображения о том, что эти «миры» не равнообоснованы в своих правах. И всё-таки основной мотив, именно в духе поздней теории интенциональности – та идея, что люди вынуждены говорить и о мифах, гипотезах, даже фикциях так, как если бы эти их суждения были «безусловными» (unbedingte) (Ebenda. S. XLI).

Снова хочу подчеркнуть: гуссерлевская теория интенциональности – это концепция, максимально близкая к жизненной, исторической реальности, к повседневной жизнедеятельности индивидов, поколений, социальных групп, народов, их объединений. И «интенциональность» целенаправленно осваивается в жизнедеятельности людей, как бы философски-мудрено это ни звучало. Например, каждую минуту и в каждую эпоху людям приходится самостоятельно усваивать, опираясь на прежний опыт, и свой, и целых поколений, что именно значит воспринимать, представлять, вспоминать,[213] воображать и т. п., причем делать это разнообразно и специально применительно к разным предметам, их типам, содержанию – в обязательной спецификации различных типов предметных конфигураций данных тех или иных процессов. Люди неизменно, повседневно делают все это и как вполне конкретные человеческие существа, и как представители определенных профессионально специализированных групп, причем всегда конкретно-вариативно (в зависимости от их жизни, места обитания, их окружения в узком и широком смысле и т. п.). Иными словами, как будто сугубо интеллектуальные феноменолого-интенциональные категории, а также выделение теоретиками особых сфер анализа, их пересечений (различение интенциональных «предметов», ноэзиза и ноэмы и т. д.), – всё это выражает, если присмотреться ближе, очень близкие каждому человеку реалии его повседневных действий и, главное, всю динамику, многообразие сторон процесса, в том числе с замечаемыми каждым человеком повседневными трудностями.

Зрелая теория интенциональности Гуссерля и его ранние разработки

Сопоставление рассмотренных ранних разработок Гуссерля с «итогом» – с его высокосодержательной, до сих пор вряд ли имеющей прецеденты развитой теорией интенциональности – особая задача, которую, конечно же, невозможно выполнить в этом очень кратком заключении. В других условиях было бы достаточно сделать краткие отсылки как к литературе вопроса, так и к ранее уже осуществленным мною разработкам. Но поскольку я по опыту знаю, с каким трудом продвигаются в нашей стране даже к людям, считающим себя «гуссерлеведами», научные разработки, связанные со скрупулезной содержательной расшифровкой центральных и неимоверно сложных тем, понятий, проблем феноменологии – в их именно авторских, (прежде всего гуссерлевских) версиях, то снова (предельно кратко) повторю, какие именно линии и этапы разработки Гуссерлем теории интенциональности нашли отражение в моих прежних разработках (очень подобных, с обстоятельным текстологическим разбором уже зрелых, феноменологических гуссерлевских текстов и публикаций).

Суммирую основные содержательные оттенки значения и