Тут было две главные причины: первая – самокритичность, требовательность к себе, ответственность, честность, которые всю жизнь отличали Гуссерля как мыслителя, вторая – исключительно быстрое развитие, продвижение вперёд его исследовательского ума. Недаром в вышеприведенной заметке есть признание: книга ещё только печаталась, а он, автор, уже вышел за пределы ФА…

Но ведь наряду с этой самокритичной самооценкой ФА в вышеприведенных словах Гуссерля содержится важнейшая для нас авторская констатация: когда он создавал свой первый труд, его уже «мучили неизъяснимо чуждые миры», включая никому еще не ведомый «феноменологический мир»! Это признание дорого́го стоит. Оно говорит о многом, в частности, о кардинальном факте, здесь зафиксированном самим автором – о том, что в период создания ФА Гуссерля в его творческом сознании уже присутствовал также мир «феноменологического»! Это совершенно упускали из виду многие ранние интерпретаторы, признававшие более поздние феноменологические заслуги Гуссерля, но причислявшие его ранние сочинения лишь к «психологистическим» заблуждениям. Моя главная цель при анализе ФА, во-первых, состояла в том, чтобы документально показать, что творческие муки Гуссерля по поводу именно «феноменологического нового мира» все же привели к определенным ценным результатам и в ФА. Во-вторых, вполне можно обнаружить ростки того, тоже нового мыслительного синтеза, который складывался на линии объединения математического, психологического, философского измерений. Ведь нельзя не отметить, что и молодой Гуссерль – по воспоминаниям уже зрелого Гуссерля – в период написания ФА ещё не знал, как объединить в одно целое все эти измерения, но был движим, по-видимому, главной идеей: они должны иметь отношение друг к другу и образовывать внутреннее единство, причем это уже уловленное единство надо сохранить, объяснить, развить.

Хочу подчеркнуть, притом с глубокой внутренней уверенностью: для начинающего автора, для первой большой книги, притом для работы на исследовательском поле, новом для Гуссерля (если иметь в виду его профильное математическое образование) – и во многом новом для тогдашней науки – всего этого совсем немало!

Вместе с тем невозможно относиться с недоверием к честным признаниям Гуссерля относительно отсутствия «подлинного тренинга философской способности» у него, новичка в философии… Все это в ФА тоже не могло не получить своего выражения. И в ходе текстологического анализа ФА приходилось указывать не только на сильные, новаторские стороны этого чрезвычайно сложного произведения, но и на его слабые места – например, на нечеткость формулировок, неотработанность даже основополагающих понятий, рыхлость композиции, недостаточно глубокое освоение истории философии и т. д.

Более существенно то, что объективные, не раздраженные оценки у позднего Гуссерля превалируют – когда философ делал попытки все же прочертить в своем творчестве (несмотря на все изменения позиций и прорывы) единую преемственную линию. Так, в самом позднем сочинении «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» он указывает на единую линию, связующую – по теме исчислений (Kalküls), или «анализа», – ФА с некоторыми идеями своей последней крупной работы, «Кризиса…». Это позднее произведение, как отмечал и доказывал Лотар Элай (Lothar Eley), видный немецкий феноменолог второй половины XX века, в своем предисловии эдитора («Einleitung des Heraugebers») к XII тому «Гуссерлианы» (в нем сама ФА и замечательно собранные материалы к ней были вновь, причем на академическом уровне, опубликованы) «специфическим образом восходит к ранней работе…». Содержательные позитивные ссылки автора на ФА имеются (это раскрыто в упомянутом Введении эдитора к XII тому «Гуссерлианы»[219]) также в более ранних произведениях Гуссерля: в «Идеях I», в «Формальной и трансцендентальной логике».

Есть в разбираемой группе проблем ещё одна историко-философская тема, которая относится не к одному лишь Гуссерлю, но и к нему тоже. Спросим себя: а надо ли историкам философии, исследующим философскую систему, идею, книгу того или иного автора, считать последней истиной то, что о них говорил или писал сам их создатель? В нашем случае – можно ли полностью полагаться на то, как о своих сочинениях, в частности о ФА, в разное время высказывался Гуссерль?

В этом пункте (как и в целом ряде других) я солидарна с позицией видного голландского исследователя феноменологии Теодора де Бура, который в своей прекрасной, сегодня уже классической книге «Развитие мысли Гуссерля» («The Development of Husserl's Thought». The Hague, 1978)* высказал такую идею: нередко «мы не обязаны принимать более поздние ремарки Гуссерля (о ценности более ранних произведений. – Н. М.), ибо Гуссерль …не является последним авторитетом в исторической интерпретации его собственной мысли. Текстологический анализ ФА может в большей степени продвинуться вперед благодаря размежеванию со “схоластическими” образцами, господствовавшими в его время. Это может также обеспечить возможность реконструировать сомнения и колебания, которые имели место уже в его “самых ранних начинаниях”».[220] (Подобные мысли я поддерживаю; они, в частности, были одним из импульсов, подтолкнувших меня к подробному текстологическому анализу ФА, тем более что это раннее произведение до сих пор не переведено на русский язык.)

* * *

Теперь обсудим причины второго ряда фактов и попытаемся понять, как сложилась и почему надолго – вплоть до конца XX века – закрепилась отнюдь не славная традиция в интерпретативной литературе или совсем не обращаться к ФА, или писать о ней, искажая (по моему мнению) и содержание, и историческое значение этого сочинения Гуссерля?

Сформулирую в сжатом виде ряд соображений о причинах историко-философского явления, к настоящему времени, к счастью, уже не отражающего основные интерпретативные тенденции западной гуссерлеведческой литературы.

1. Как уже упоминалось, опорой для авторов, по существу перечеркивающих позитивное значение ФА для движения Гуссерля по феноменологической дороге и для истории мысли, были разобранные ранее критические суждения основателя феноменологии о своей первой (большой) книге. Как и почему они (соответствующими авторами) не были разобраны, осмыслены и не были поставлены в связь с иными, более взвешенными гуссерлевскими самооценками, что вообще-то было бы необходимо для непредвзятого, объективного, именно научного анализа, не ведаю…

2. В результате действительные слабости ФА, нечеткость, а то и неточность ряда гуссерлевских формулировок, терминов были преувеличены и выдвинуты на первый план. Был затушеван, по сути не исследован исторический факт, состоящий в том, что Гуссерль разделял многие, если не все подобные непроясненности с основными концепциями своей эпохи, например, с особым пониманием психологии, психологического (обобщение этого опыта – в последующих Заключениях).

3. Гуссерль вместе с ФА, главное, с рядом тогда и несколько позже написанных текстов, мог бы в принципе войти в историю прогрессирующего в конце XIX века формально-логического знания, в частности, на глазах порождающего математическую логику и другие виды специальных разработок, например, логическую семантику.

Но так случилось, что на весьма долгое время в поле зрения современников и потомков попали спор Гуссерля