ничто иное способствует развитию наблюдательности.

Ланье был мальчиком сверхъестественной любознательности, объект которой никогда нельзя было предугадать. «Папа, а сколько шпицев потребовалось бы, чтобы победить льва?» – подобными вопросами он постоянно огорошивал Дика. С Топси было проще. В свои девять лет она была беленькая, легкая, изящно сложенная, как Николь, и Дика это до недавнего времени даже немного беспокоило, но очень скоро она стала такой же крепышкой, как любой американский ребенок. Дик был доволен обоими, но открыто не хвалил – лишь молча давал им это понять. Нарушать правила хорошего поведения им не разрешалось никогда. «Либо ты усваиваешь правила приличий дома, – говаривал Дик, – либо жизнь вбивает их в тебя кнутом, и это может быть очень больно. Какая разница, будет меня Топси обожать или нет? Я ведь ее не в жены себе готовлю».

Еще одной особенностью, коей оказались отмечены то лето и та осень, было изобилие денег. Благодаря продаже доли в клинике и успешному ходу дел в Америке денег было столько, что трата их и распоряжение сделанными покупками превратились в отдельное занятие. Роскошь, с какой путешествовали Дайверы, была поистине феерической.

Вот, например, поезд медленно останавливается у вокзального перрона в Байонне, где они собираются провести в гостях две недели. Сборы в спальном вагоне начались еще на итальянской границе. Горничная гувернантки и горничная мадам Дайвер пришли из своего второго класса, чтобы помочь с вещами и с собаками. На мадемуазель Беллуа возложена ответственность за ручную кладь, силихем-терьеры поручены заботам одной горничной, пара пекинесов – другой. Отнюдь не обязательно, что женщина столь плотно окружает себя атрибутами повседневной жизни из духовной скудости, иногда это является свидетельством переизбытка интересов, и Николь, если не считать периодов обострения болезни, прекрасно со всем этим справлялась. Взять хотя бы невероятное количество вещей: на этот раз из багажного вагона выгружают четыре дорожных шкафа с одеждой, сундук с обувью, три кофра со шляпами и еще две отдельные шляпные коробки, штабель чемоданов прислуги, портативный картотечный шкаф, дорожную аптечку, спиртовую лампу в футляре, баул с принадлежностями для пикника, четыре теннисные ракетки в чехлах с приспособлениями для натягивания струн, патефон и пишущую машинку. Кроме того, на площадку, зарезервированную под багаж семьи и ее свиты, выставляют десятка два саквояжей, сумок и пакетов; каждое место вплоть до чехла для тростей пронумеровано и помечено биркой. Таким образом, при разгрузке на любой станции все можно проверить за несколько минут по двум всегда лежащим у Николь в сумке реестрам, написанным на дощечках в металлической окантовке, «на крупный багаж» и «на мелкий багаж»: это – в камеру хранения, это – с собой. Такую систему Николь выработала еще девочкой, когда путешествовала с болезненной матерью. Эта система напоминала систему учета, которая принята у полковых интендантов, обязанных заботиться о пропитании и экипировке трех тысяч солдат.

Сами Дайверы и их сопровождение стайкой вышли из вагона, окунувшись в ранние сумерки, сгущавшиеся над долиной. Жители окрестных деревень взирали на их высадку с таким же изумлением, с каким за сто лет до того их предки, должно быть, наблюдали за странствиями лорда Байрона по Италии. Дайверов принимала графиня ди Мингетти, бывшая Мэри Норт. Ее странствия, начавшиеся в каморке над обойной мастерской в Ньюарке, закончились фантастическим браком.

Титул графа ди Мингетти был пожалован ее мужу папой римским, а его богатство проистекало из марганцевых рудников Юго-Западной Азии, владельцем и управляющим которых он являлся. Кожа у него была недостаточно светлой даже для того, чтобы претендовать на место в пульмановском вагоне южнее линии Мэйсон – Диксон; он вел свое происхождение от какого-то из племен кабило-берберо-сабейско-индийского пояса, который тянется вдоль Северной Африки и Азии, их европейцы предпочитают полукровкам, коими кишат портовые города.

Когда эти два царственных семейства, одно – представлявшее Восток, другое – Запад, сошлись лицом к лицу на вокзальном перроне, дайверовский размах показался суровой простотой первых покорителей Дикого Запада по сравнению с восточным великолепием ди Мингетти. Хозяев сопровождали мажордом-итальянец с жезлом в руке, четверо вассалов-мотоциклистов в тюрбанах и две дамы с лицами, наполовину скрытыми под вуалью, которые почтительно держались чуть позади Мэри и приветствовали Николь замысловатым восточным поклоном, совершенно ее ошеломившим.

Самой Мэри, так же как Дайверам, подобная церемония казалась чуточку комичной, о чем свидетельствовала виновато-снисходительная усмешка графини, но голос, когда она представляла гостям своего мужа со всеми его азиатскими регалиями, звучал гордо и почтительно.

Переодеваясь к обеду в отведенных им апартаментах, Дик и Николь обменивались притворно-благоговейными гримасами: богатство, претендующее на то, чтобы казаться демократичным, вдали от людских глаз делало вид, будто ему претит богатство, столь вульгарно выставляющее себя напоказ.

– Малышка Мэри Норт точно знает, чего хочет, – бреясь, пробормотал Дик сквозь мыльную пену. – Эйб научил ее всему, и теперь она замужем за Буддой. Если Европа когда-нибудь станет большевистской, она выйдет за Сталина.

Николь, подняв голову от несессера, строго отозвалась:

– Следи за своим языком, Дик. – И, не выдержав, рассмеялась: – Но вообще-то они великолепны. Так и видишь, как при их появлении военный флот салютует им из всех орудий, а Мэри при посещении Лондона подают королевский экипаж.

– Ладно, послежу, – согласился Дик и крикнул, услышав, что Николь, открыв дверь, просит кого-то принести ей булавки: – А мне – стаканчик виски, если можно, а то что-то у меня от горного воздуха голова кружится!

– Сейчас принесет, – сказала ему Николь через закрытую дверь ванной. – Это была одна из тех див, что встречали нас на станции. Теперь без вуали.

– Мэри что-нибудь рассказала тебе о своей жизни? – спросил он.

– Почти ничего. Ее больше интересовала великосветская жизнь. Она забросала меня вопросами о моей генеалогии и тому подобном, будто я в этом что-то смыслю. Но похоже, у ее супруга есть двое весьма смуглых детишек от другого брака, причем один из них страдает какой-то азиатской болезнью, которую здесь не могут диагностировать. Нужно предупредить наших, чтобы остерегались. Конечно, будет неудобно – Мэри непременно заметит. – Она тревожно нахмурилась.

– Заметит, но поймет, – успокоил ее Дик. – А может, больного ребенка и не спускают с постели.

За обедом Дик поддерживал беседу с Оссейном, который, как оказалось, учился в частной английской школе. Тот интересовался деятельностью биржи и Голливудом, и Дик, подстегивая воображение шампанским, рассказывал ему нелепые сказки.

– Миллиарды? – изумлялся Оссейн.

– Триллионы, – заверял его Дик.

– Я даже не представлял себе…

– Ну, может быть, миллионы, – уступал Дик. – И каждому гостю в отеле предоставляется гарем… во всяком случае нечто, сопоставимое с гаремом.

– Даже если он не актер и не режиссер?

– Да будь он кто угодно – хоть простой коммивояжер. Мне самому тоже прислали с дюжину