– Вы бросили нам обвинение, – ответила Мэри тоном, каким она никогда прежде не позволяла себе говорить с Николь, – и я имею право разобраться.

– Я не позволю впутывать в это ребенка, – заявила Николь, натягивая на себя платье так решительно, словно это была рыцарская кольчуга.

– Не спорь, – сказал Дик. – Пусть приведут Ланье – и мы уладим этот банный казус, чем бы он ни был – правдой или выдумкой.

Ланье, полуодетый, еще не окончательно очнувшийся ото сна, таращился на сердитые лица взрослых.

– Послушай, Ланье, – требовательно обратилась к нему Мэри, – с чего ты взял, что тебя купали в уже использованной воде?

– Отвечай, – велел Дик.

– Просто она была грязной.

– А разве ты не слышал из своей комнаты, как в ванну снова льется вода, ведь твоя комната находится рядом, за стеной?

Ланье признавал такую возможность, однако стоял на своем: вода была грязной. Он был немного напуган, но постарался предвосхитить дальнейший ход разговора.

– Она не могла бежать, потому что…

Ему не дали продолжить.

– Почему же не могла?

Мальчик стоял посреди комнаты в своем маленьком халате, вызывая жалость родителей и нарастающее раздражение Мэри.

– Вода была грязная, потому что в ней плавала мыльная пена.

– Если ты в чем-то не уверен, не надо… – начала Мэри, но Николь перебила ее:

– Хватит, Мэри. Раз в воде плавала мыльная пена, логично было предположить, что она грязная. Отец велел Ланье немедленно прийти и сказать, если…

– В воде не могло быть грязной пены.

Ланье укоризненно взглянул на отца, который предал его. Николь развернула сына за плечи и отослала из комнаты. Дик разрядил атмосферу, рассмеявшись. И словно этот смех напомнил ей о прошлом, Мэри вдруг поняла, насколько отдалилась она от бывших друзей.

– Вот всегда так с детьми, – сказала она примирительно. По мере того как накатывали воспоминания, ей все больше становилось не по себе. – Только не вздумайте уезжать, – добавила она, – Оссейну все равно нужно было отправиться по делам. В конце концов, вы – мои гости, и случившаяся бестактность была просто недоразумением.

Но Дика такая обтекаемость суждения и особенно слово «бестактность» только больше разозлили. Отвернувшись, он принялся собирать вещи, бросив лишь:

– Мне очень неловко перед этими молодыми дамами. Я хотел бы принести свои извинения той, которую невольно обидел.

– Если бы вы только внимательней слушали меня тогда, сидя у рояля!

– Но вы стали такой скучной, Мэри. Я слушал вас сколько мог.

– Помолчи! – предостерегла мужа Николь.

– Я возвращаю ему его комплимент, – злобно вспыхнула Мэри. – Прощайте, Николь. – И она стремительно вышла.

После этого вопрос о проводах уже не стоял; их отъезд организовал мажордом. Дик написал формальные письма с извинениями и благодарностями Оссейну и его сестрам. Конечно, им ничего не оставалось кроме как уехать, но у всех, особенно у Ланье, остался нехороший осадок на душе.

– А я все равно считаю, – уже в поезде не сдавался мальчик, – что вода была грязной.

– Довольно, – прервал его отец. – Лучше забудь об этом, если не хочешь, чтобы я с тобой развелся. Ты разве не знаешь, что во Франции приняли новый закон, по которому родители могут разводиться с детьми?

Ланье разразился веселым смехом, и Дайверы снова почувствовали себя единым целым. Интересно, долго ли еще такое будет возможно, подумал Дик.

V

Николь подошла к окну и перегнулась через подоконник – посмотреть, что за ссора разгорается на террасе; апрельское солнце розовыми бликами играло на благочестивой физиономии их кухарки Огюстины и голубыми – на лезвии мясницкого ножа, которым она размахивала, зажав его в пьяно трясущейся руке. Огюстина служила у них с февраля, с самого их возвращения на виллу «Диана».

Из-за натянутого над террасой тента Николь видела только голову Дика и его руку, сжимающую тяжелую трость с бронзовым набалдашником. Нож и трость были зловеще нацелены друг на друга, словно пика и короткий меч сражающихся гладиаторов. Сначала она услышала слова Дика:

– …мне все равно, сколько кулинарного вина вы выпиваете, но когда я застаю вас отхлебывающей из бутылки «Шабли Мутон»…

– Не вам упрекать меня в пьянстве! – крикнула в ответ Огюстина, размахивая своим «мечом». – Вы сами с утра до вечера прикладываетесь к бутылке!

Николь позвала через навес:

– Дик? Что там происходит?

Он ответил по-английски:

– Эта старушенция таскает наши марочные вина. Я ее выгоняю, во всяком случае, пытаюсь выгнать.

– Господи! Смотри, чтобы она не задела тебя ножом.

Огюстина подняла голову и угрожающе потрясла своим орудием в сторону Николь. Ее старческие губы напоминали две маленькие слипшиеся вишенки.

– Интересно, мадам, знаете ли вы, что ваш муж в своем флигельке закладывает за воротник, как какой-нибудь поденщик…

– Замолчите немедленно и убирайтесь! – прикрикнула на нее Николь. – Иначе мы вызовем жандармов.

– Они вызовут жандармов. Да у меня брат служит в жандармерии! Это вы-то… мерзкие америкашки…

– Уведи детей из дома, пока я с ней не разберусь! – крикнул жене Дик по-английски.

– …мерзкие америкашки, которые приезжают сюда и выпивают все наши лучшие вина! – продолжала вопить Огюстина базарным голосом.

Дик придал своему тону больше твердости:

– Немедленно уходите! Я заплачу́ все, что вам причитается.

– Еще бы вы мне не заплатили! И знаете, что я вам скажу… – Она подошла вплотную к Дику и так свирепо замахнулась ножом, что ему пришлось угрожающе поднять трость. Тогда Огюстина ринулась на кухню и вернулась, дополнив свое вооружение кухонным топориком.

Ситуация складывалась не из приятных: Огюстина была женщиной дородной, и разоружить ее без риска серьезно поранить было нелегко, а кроме того, любому, кто посягал на неприкосновенность личности французского гражданина, по закону грозило суровое наказание.

Решив сблефовать, Дик крикнул Николь:

– Звони в полицию! – И, указав Огюстине на ее арсенал, добавил: – Это будет стоить вам ареста.

– Ха-ха! – рассмеялась та сатанинским смехом, однако подойти ближе остереглась. Николь позвонила в полицейский участок, но в ответ получила нечто, весьма напоминавшее хохот Огюстины: послышалось какое-то невнятное бормотание, обмен репликами, потом связь внезапно прервалась.

Снова подойдя к окну, она крикнула Дику:

– Заплати ей побольше!

– Надо было мне самому поговорить с ними! – ответил он, но поскольку это было неосуществимо, смирился. За пятьдесят франков, которые Дик довел до ста в процессе торга, лишь бы поскорей избавиться от нее, Огюстина сдала свою крепость, сопровождая отступление оглушительными выкриками: «Негодяй!», которые бросала через плечо, словно взрывные гранаты, и решительно заявив, что покинет дом, только когда приедет ее племянник, чтобы помочь с вещами. На всякий случай не отходя далеко от кухни, Дик слышал, как там хлопнула очередная пробка, но предпочел больше не связываться с Огюстиной. В дальнейшем все