Не забывайте, мы имеем дело с русскими, даже если называем их украинцами, даже если они сами себя называют украинцами – они не перестают быть русскими… Единственное оружие против них – сила и страх, и никогда нельзя им доверять, даже тем, кто служит нам якобы из благих побуждений – они, чёрт их побери, русские, и никогда не знаешь, что взбредёт им в голову…

– Уж не намекаете ли Вы на моё иммигрантское происхождение? – усмехнулся Калныньш.

– Помилуйте, Марк, я ни в коем случае не хотел Вас задеть. Я говорю именно о здешних русских, у эмигрантов этого нет или намного меньше.

– Так что же Вы предлагаете? – спросил Калныньш. – Я не думаю, что на данном этапе возможно отказаться от местных кадров…

– Это вообще невозможно, – тяжело вздохнул начальник, – приходится работать с тем, что есть… Но ты же понимаешь, Марк, что к нам идёт отребье, как в профессиональном плане, так и в моральном, отбросы идут, что уж тут говорить… Я двадцать лет работаю по Украине. Здесь вырастили целое поколение по нашим методичкам – и где оно? Эта молодая поросль сейчас держит фронт от Лисичанска до Саур-Могилы, – Дункан прочертил ладонью в воздухе дугу с характерным Лисичанским выступом, – не будем же мы себя обманывать, повторяя сказки нашей пропаганды про регулярную армию. Русские, что с них взять… И здесь, в городе… Нет, митингов тут больше нет, их, слава богу, задавили. Но есть дома и шторы. И за каждой скрывается сепаратист. Тут стали зашторивать окна гораздо больше, чем до войны. Да, их держит страх, но нас они ненавидят, Марк – я чувствую эту ненависть, её источают стены. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Вполне, – кивнул Калныньш, – со своей стороны могу Вам только предложить приехать в Славянск, там сейчас уже безопасно, и посмотреть на пленных. Увидите, что такое настоящая ненависть.

– Впрочем, я сейчас не об этом, Марк, – вернулся к разговору начальник, – я не на жизнь жалуюсь и не на местное население, я говорю об утечке информации и говорю серьёзно – проверьте максимально тщательно всех русских, с кем приходится иметь дело… И ещё. Через неделю у Вас ожидается комиссия из ОБСЕ. Подготовьтесь.

Марк поморщился.

– Что нужно этим дармоедам?

– Всё как обычно. Отчёт о соблюдении прав человека и прочая дребедень. Однако господа из ОБСЕ были столь любезны, что предупредили нас о своём визите за неделю. Этого времени Вам должно хватить, чтобы убрать в надёжное место всех заключённых, которые не оформлены согласно украинскому законодательству, и продемонстрировать уважаемой комиссии, что Ваши подвалы используются исключительно для хранения уборочного инвентаря.

– Можете не беспокоиться, – ответил Марк Калныньш.

* * *

К вечеру Ромке стало хуже. Он терял сознание, метался в бреду по подушкам и повторял одну фразу:

– Рома, мы поедем на курорт, в город Адлер, профком на работе дал нам путёвку.

Пришла Марья Дмитриевна, сделала ему какой-то укол, и он притих. Женщины какое-то время переговаривались на кухне, потом фельдшерица ушла, и в доме снова остались трое.

В таком напряжении прошли ещё сутки.

Днём Ромка пришёл в сознание и сразу стал шарить руками по одеялу в поисках оружия и только убедившись, что оружие на месте и Юозас рядом, успокоился.

Хозяйка подоткнула ему одеяло.

– Ты всю ночь нёс бред про профком и курорт, – сказала она, – Юра вон вторые сутки глаз не сомкнул.

– Это не бред, – ответил Ромка, – это единственная фраза отца, которую я запомнил из детства, когда жил с родителями, до катастрофы. Потом, в детдоме, когда я не выговаривал букву «р», тренировался, повторял эту фразу…

Ему уже было трудно говорить.

– Рома, может, всё-таки в Краматорск? Может, придумаем что-нибудь?

– Не надо… пожалуйста… не надо… к хохлам, – он с усилием вонзал ногти в простыню.

Снова наступили сумерки, и гнетущая тишина висела в комнате. Юозас в полудрёме сидел на полу, держа автомат на коленях. Александра на кухне хлопотала по хозяйству. Какие-то звуки долетали снаружи, но это было далеко и их не касалось.

– Дядя Юра, – слабым голосом позвал Ромка.

Юозас обернулся к нему.

– Дядя Юра, похоже, что всё, что помираю я, слышишь?

– Не смей, Рома, не смей, ты толшен фышить! Ты… то есть я не имею прафа, чтопы ты умирал, понимаешь? Потому что… Я тепе сейчас скашу… ты слышишь меня?

Ромка едва заметно кивнул.

– Потому что я уше отин раз чуть не упил тепя отнашты, а ты фышил. Потому что это я упил тфоих ротителей, слышишь, – Юозас надеялся, что сильное потрясение заставит Ромку встряхнуться и прийти в себя, и прибег к последнему средству, – потому что это я фзорфал тфа поезта на перегоне тогта, ф фосемьтесят тефятом, это не пыл несчастный случай…

Юозас схватил Ромку за руку. Но пульс не прощупывался.

Тогда он поднёс к его губам экран мобильного телефона в надежде уловить хотя бы слабое дыхание. Но стекло оставалось совершенно чистым, и на Юозаса смотрели остановившиеся глаза, в которых застыло удивление.

Ромка Сибиряк был мёртв.

* * *

Его тело показалось Юозасу очень лёгким, намного легче, чем тогда, когда он укладывал на ту же повозку живого Ромку пару дней назад.

Ночь сгустилась над селом, ветер гнал по небу рваные облака, и даже звёзд почти не было видно. И снова цокали копыта по просёлочной дороге – Александра направила лошадь кружным путём, в объезд жилых домов.

Темно и пустынно было в этот поздний час на сельском кладбище. Александра в высоких резиновых сапогах шла впереди сначала по утоптанной дорожке, потом проваливаясь в грязь.

– Здесь давай, – сказала она наконец.

Юозас молча рыл могилу, с силой налегая на лопату. Первые крупные капли дождя падали на листья деревьев, и ветер шумел в тяжёлых ветвях…