Засыпав тело землёй, он достал нож и вырезал звезду на стволе дерева, чтобы отметить место.

– Как его звали? – спросила Александра, когда они шли к калитке. – Когда вернутся наши, я хоть памятник поставлю.

– Гостюхин Роман Алексеефич, – ответил Юозас, – позыфной Сипиряк. Фосемьтесят шестофо гота.

Дождь хлестал всё сильнее, и под копытами хлюпала дорожная грязь. Одной рукой Александра управляла лошадью, а во второй руке держала мозолистую ладонь Юозаса, перебирая его пальцы.

– Спасипо, что приютила, – сказал он наконец, – пойту я тальше, до рассфета есть ещё фремя.

– Куда ты пойдёшь по такой погоде, – отвечала Александра, прислонившись головой к небритой щеке ополченца, – да и до рассвета часа три осталось, не больше. Отдыхай уже. Завтра пойдёшь, как стемнеет, довезу тебя до дороги на Константиновку.

…Юозас пил самогон, как воду, почти не пьянея. Они сидели во второй комнате, там же сушились вещи, и та комната, где ещё утром лежал Ромка, была заперта на ключ.

Александра расторопно разливала мутную жидкость по стаканам из обёрнутой тканью бутыли.

– Ты уж, Юра, на меня не обижайся, ладно? Я понимаю, что у тебя семья в Донецке, жена, наверное, но ты сегодня на войне, а на войне всё бывает, война всё спишет, как говорят. Это всё будет завтра, не сегодня, а сегодня ты на войне…

Её тихий голос, её мягкие руки успокаивали, заставляли отступить чувство вины, хотя в чём, если разобраться, был он виноват и какая у него была альтернатива – отправить товарища на расправу хохлам? Его подлинная, неизбывная вина, его судьба тянулась за ним с восемьдесят девятого, то настигая, то делая вид, что забыла о нём – и сегодня он впервые попытался поделиться этим грузом, но не помогло, да и могло ли помочь…

Он опрокинул стакан, залпом выпив его содержимое до дна.

Ничего больше не было. Был только маленький домик в селе во вражеском тылу, под донбасскими звёздами, кое-где просвечивающими сквозь дождевые тучи, и степь, и он один с двумя автоматами. И никто не знал, что с ними будет завтра. И Александра стелила постель на двоих.

Глава одиннадцатая

Коротки июльские ночи, и рассвет быстро поднимался над селом, и солнечные лучи пробивались сквозь плотно зашторенные окна, за которыми скрывала своего гостя от любопытных деревенских взглядов Александра.

Она встала, как всегда, с рассветом, даже после бессонной ночи, тихо накинула одежду, чтобы не разбудить спящего Юозаса, и пошла к скотине. Потом так же бесшумно вернулась, собрала в охапку его форму и понесла в стиральную машинку…

Он проснулся не от шагов, а от того, что под рукой не было привычного оружия.

Юозас открыл глаза и откинул с груди одеяло.

– А ну ни с места, миленький, – скомандовала Александра. В руках она держала Ромкин автомат. – А теперь рассказывай, красавчик, кто ты есть и откуда и зачем выдаёшь себя за ополченца. Пока я в СБУ не позвонила.

– Что случилось? – не понял резкой перемены Юозас.

– Кто ты есть? – повторила она. – Бандит? Или?

– Шульга Юозас Станислафасофич. Ополченец из Тонецка. Что тепя ещё интересует? – отвечал он нарочито спокойно, заложив руки за голову.

– Знаю, паспорт видела. Только кроме паспорта, у тебя по всем внутренним карманам распиханы пачки долларов и евро. Откуда они у тебя и зачем?

– Ах фот ты о чём… Эти теньги принатлешат Тонецкой Наротной Респуплике. Польше я ничефо не скашу ни тепе, ни СПУ, – так же спокойно, даже устало ответил Юозас.

И это его равнодушие убедило её гораздо сильнее, чем любые его слова. Выронив автомат на ковёр, она упала на колени, обняла его и расплакалась.

– Юра!.. Юрочка!.. Прости меня, дуру, я бог знает что подумала… Боже ж мой, миленький, я ж тебя чуть было не застрелила…

– Не застрелила пы, – так же невозмутимо ответил Юозас, – ты не сняла автомат с претохранителя.

И снова цокали копыта по ночной просёлочной дороге, и ущербная луна освещала путь в сторону уже захваченной хохлами Константиновки, и две державшиеся за руки тени – мужская и женская – ложились за телегой на подсолнуховое поле. Рядом с мужчиной на покачивающейся повозке лежали два автомата.

Сначала ехали молча. Первой заговорила Александра.

– Скажи всё-таки, кто у тебя в Донецке? Семья? Ты вчера ночью назвал меня Ксюшей. Это кто? Жена?

– Алексантра, сокращённо Ксюша, – неумело соврал Юозас.

– Ну скажи, что тебе… – она сжала его пальцы.

– Нет шены, – тихо ответил Юозас, – погипла тфа месяца назад при артобстреле. Отин я. Только точка, тфадцать лет.

– Извини, пожалуйста, Юра, я не хотела…

Тревожно захрапела лошадь, прежде людей почуявшая запах свежей гари.

– Мы почти приехали, – сказала Александра, замедляя движение.

– Что это? – спросил Юозас.

– Сгоревшее поле. Его выжгли хохлы, когда наши отступали этой дорогой. Если… если ты не опасаешься, пройдёшь его насквозь, тут пара километров, не больше, и выйдешь почти к Константиновке. Так ближе всего, если пойдёшь к Донецку.

– Шура, – позвал он её.

– Да?

– Пойтём со мной? К нашим? В Тонецк?

– Юра, ну куда же я пойду? У меня же хозяйство, скотина, на кого же я всё брошу… – она теребила рукав его свежевыстиранного камуфляжа.

– Хочешь, я остафлю тепе отин автомат? На всякий случай?

– Юра, лучше не надо. Я всё равно не смогу им воспользоваться. Если даже придут хохлы, даже СБУ приедет – так я простая деревенская баба, мирное население, что с меня возьмёшь. А если найдут оружие, будет хуже. Так что лучше не надо. Ты лучше возвращайся, ладно?

– Шиф путу – фернусь, – пообещал Юозас.

– И в Интернете меня