она знала, как украшать деревцо золочеными орехами, хлопушками, искусственным снегом; купила, конечно, и необходимый ассортимент портретов вождей: Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова.

– Повесь Кагановича повыше, – хлопоча вокруг елки, сказал Куцельман.

– Ах, Гриша, что за слово: повесь.

– А что такого? Ты же сама говорила: вешай всех.

Наконец, елка зажжена. Дета, ожидавшие в столовой, радостно вбежали в гостиную. Начался шум, визг, веселье.

– Папочка, посмотри… За окном мальчик! – испуганно воскликнула, вдруг, семилетняя Лизочка.

– Какой мальчик?

Куцельман, окруженный детьми, подошел к окну. И, действительно, увидел прижавшееся к стеклу лицо. Глаза мальчика сверкали отраженным светом зажженных свечей; рот был от восторга раскрыт. И нос, от соприкосновения со стеклом, распластался в гладкую розовую пуговицу.

– Папочка, позови его!

– Мамочка, это замерзающий мальчик. Нужно его взять сюда!

Растроганный Куцельман посмотрел на жену. У той от умиления из глаз текли обильные слезы. Получив разрешение, обрадованные дети впустили мальчика внутрь, стряхнули с него снег, заставили снять ботинки, чтобы не пачкал пола, и потащили в гостиную.

– Молодец, молодец, – выслушав рассказ Васи о том, как он бежал от несознательных злобных родителей, одобрительно сказал Куцельман. – Такие мальчики очень нужны СССР. Ты будешь хорошим гражданином нашего дорогого социалистического отечества. Сонечка! – торжественно обратился Куцельман к жене, – начинай раздавать с елки подарки. И самый дорогой дай нашему гостю. Впрочем, погоди. Лучше я сам.

Под ликующие возгласы детей Куцельман подошел к елке и стал снимать с нее различные заманчивые штучки. Бонбоньерку с конфетами дал Лизе; заводной автомобиль с пряниками Мише; книжку «Дон Кихота» с мармеладом Леве; золотую коробку с шоколадом – Зойке.

– А ему? А ему? – закричали Лиза и Миша.

– А ему самое лучшее. Вот!

Куцельман осторожно снял с верхней ветки портрет Сталина и подошел к Васе.

– На, возьми, – дрогнувшим от волнения голосом проговорил он. – Возьми самое драгоценное, самое радостное, чем только может обладать советское дитя: портрет отца народов, величайшего в истории человечества вождя! Бери, мой милый, надевай башмаки и иди!

Есть ли на бедном земном языке слова, которыми можно описать радость сиротинушки Васи? Есть ли во вселенной перо, могущее изобразить тот восторг, то блаженство, которое испытал мальчик?

С трудом натянув башмаки, держа у груди драгоценный портрет, Вася вышел на улицу. Злобная вьюга окружила его. Снег белыми волнами метался, подгоняемый ветром. Испуганные снежинки носились взад и вперед, не зная, куда лететь.

Но, прижимая портрет, Вася уже не замечал ничего. Ему казалось, будто кругом теплая летняя ночь, будто ярко светят в небе тихие звезды, будто на Востоке уже разгорается яркая, невиданная в мире, заря…

– Папочка, а куда же он ушел? – тревожно спросила отца Лизочка.

– Вперед, дитя мое, – подняв палец кверху, многозначительно проговорил Куцельман.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 24 декабря 1937, № 4110, с. 4.

Ключи счастья

Американский мыслитель прошлого века Генри Торо[422] сказал:

«Самое большое счастье – чувствовать себя в конце года лучше, чем в начале».

И это действительно так. Особенно для нас, эмигрантов. Вдумываешься в эти золотые слова, вспоминаешь последние годы, – и начинает даже казаться, что Генри Торо был вовсе не американцем, а русским, жил не в прошлом столетии, а в нынешнем, и находился не у себя на родине, а проживал на чужбине по нансеновскому паспорту.

В самом деле: Как мы чувствовали себя в истекшем декабре этого 1937-го года сравнительно с истекшим январем? Ясно: хуже.

А как мы чувствовали себя в декабре 1936 года сравнительно с январем того же года? Хуже.

А в 1935? Безусловно хуже.

А в 1934? Разумеется.

А в 1933? Нечего и говорить.

Иногда мы удивлялись даже: как продвигаться дальше в этом тупике? А проходил годик, протекали прекрасные двенадцать месяцев – и оказывалось: тупик декабря хуже тупика ноября; тупик ноября хуже туника октября; тупик февраля хуже тупика января. И какие-нибудь давно пережитые 1925 и 1926 годы витают теперь где-то в воспоминаниях в виде блаженной эпохи.

* * *

Много есть всяких причин, по которым жизнь наша с каждым годом становится грустней и грустней. И одна из причин, безусловно, заключается в том, что мы не умеем, как следует, встречать Новый Год.

На этот вопрос нет у нас ни определенных взглядов, ни убеждений, ни правил. Каждый встречает, как хочет. А в результате и получается: весь год живем, как придется.

Вот, начнем хотя бы со следующего: где, для будущего счастья, необходимо проводить канун Нового Года: дома? В гостях? В ресторане?

Домоседы утверждают: дома. В тесном семейном кругу. Это и спокойнее, и дешевле. Поужинать вечером, как обычно; посидеть до двенадцати часов, как обычно; в двенадцать откупорить скромную бутылочку муссе[423], дать всем по стаканчику, чокнуться и поцеловаться:

– С Новым Годом, Пусенька!

– С Новым Годом, Пусенька!

Наоборот, люди беспокойные, беспокойные в полном смысле этого слова, то есть любящие беспокоить и себя и других, предпочитают встречать новый год непременно в гостях. Люди же еще более неуравновешенные, с нездоровой натурой, имеющие склонность к алкоголю, к цыганским романсам и к балалайке, тянутся в рестораны. Им нравится жужжание голосов, топот, шум; из-за табачного дыма никого не видно; призрачная фигура конферансье корчится на эстраде: кто-то отсчитывает удары часов по сковородке; кто-то кричит по-нижегородски, чтобы было понятно французам:

– С нувель аном, господа!

И что же? Весь наступающий год не приносит никому никаких перемен, кроме ухудшения жизни к декабрю месяцу. Домоседы тоскливо весь год прозябают в кругу семьи; беспокойные люди неудовлетворенно весь год шатаются по чужим домам; неуравновешенные мрачно весь год пьют, развлекаются Кудеяром. А, между тем, как легко было бы всем радикально перестроить свою жизнь!

Кто любит ходить в гости, тот пусть хоть под Новый Год посидит дома. Кто любит дома сидеть, пусть пойдет в ресторан. А ресторанному завсегдатаю лучше всего остаться одному, раскупорить бутылочку Виши[424] и ровно в полночь сказать самому себе:

– С Новым Годом, дорогой я! Дай Бог тебе совершенно нового счастья!

Тогда и вся наша жизнь переменится. И все всколыхнется. И что-то действительно новое, неожиданное, произойдет в течение года.

* * *

Прискорбная неопытность наша обнаруживается еще и в других областях. Например: легкомысленно думать, будто Новый Год может быть удачным независимо от того, что мы едим и пьем при его встрече.

А между тем, многим ли известно мистическое действие селедки? И жженой бумаги?

Откуда селедка черпает мистические свойства, сказать, трудно. Вопрос вообще очень сложный. Но факт несомненен: всякий съевший порядочное количество селедки во время новогоднего боя часов всегда испытывает то счастье, о котором говорить Торо: в конце года чувствует себя значительно лучше, чем в начале.

Селедка только должна: быть очень грубой, очень соленой, неприятной на вкус и ничем спиртным не запиваться. Чем больше ее съесть, тем больше счастья она принесет. Но глотать ее просто так, не разжевывая, нехорошо: обман впоследствии вскроется