слезы раскаяния протрезвившиеся русские люди…

И наступил неизбежный, длительный, очищающий Великий пост.

* * *

Я не берусь судить, как в деталях проходил этот пост там, в советской России. Но что касается нас, эмигрантов, вот уже семнадцать постящихся в гостях у гостеприимной Европы, картина ясна.

Сначала, от чистого понедельника до Крестопоклонной недели, все твердо помнили о том, что нужно отличать скоромное от постного, что для очищения души хороши мефимоны, молитва «покаянья отверзи ми двери…»

Но какое огромное влияние оказал на нас Запад! Казалось бы, по-православному, следовало на это время воздерживаться от духа празднословия, уныния, любоначалия…

А мы, вдруг, посреди поста карнавалы затеяли. Бал в одном месте. Бал в другом. Маскарад в третьем. Конфетти в волосах. Серпантин на плечах. И среди праздных толп – размалеванные маскарадные рожи: евразийские маски с раскосыми глазами; младороссийские паяцы, а на бутафорских колесницах истории карнавальные чучела: курчавый представитель эмиграции… Румяный старичок – жених и папаша…

И всюду – дух празднословия: в церкви, на докладах, на собраниях.

И всюду любоначалие при баллотировках: каждый хочет быть председателем.

О, русские люди. Где же у нас было слыхано про ми карем?[437]

* * *

Несомненно, вступаем мы сейчас в Страстную Седмицу. Скоро конец. Приближается радостный день. Не чужое восемнадцатое брюмера[438], без веры в Бога и в честь, а православное Великое воскресенье.

И не пора ли нам хоть теперь прекратить карнавал, затемняющий значение поста?

Не достаточно ли празднословия и неизбежно идущего вслед за ним уныния?

Как примерная хозяйка перед великим праздником чистит и украшает свой дом, хорошо было бы почиститься и нам, поскрести душу, вымести из нее всех пауков, снять паутину из темных углов, выстирать занавесы, из-за которых уже и свет плохо виден…

Ведь это здесь, у них, исторические законы, параллели, аналогии и всякие ухищрения блудливого мозга. А у нас, без всякой исторической науки, просто, бесхитростно:

Зима прошла. Масленица прошла. Пост…

И, наконец, придет это:

«Повсюду благовест гудит,Из всех церквей народ валит.Заря глядит уже с небес…Христос Воскрес! Христос Воскрес!»[439]

«Возрождение», Париж, 22 апреля 1938, № 4128, с. 4.

Мания Антона Антоновича

Последний воскресный прием у Анны Николаевны оказался очень оживленным.

Правда, сначала, до прихода Антона Антоновича, говорили только о серьезных вещах: об аншлуссе, о Соединенных Штатах, Чехословакии, о различных пересекающихся осях, на которые каждая держава старается насадить свое колесо истории.

Но Антон Антонович, как душа общества, сразу оживил беседу. Вошел, поздоровался, потер руки, сел за стол и весело проговорил:

– Эх, господа! Как улучшается жизнь! Шик, да и только!

– То есть как это шик? – хмуро спросил сидевший рядом с хозяйкой генерал от инфантерии. – Действительно… Пфф!

– В самом деле… Нашли время восторгаться, – с кривой усмешкой поддержала генерала Ольга Петровна.

– Да, да, уверяю вас, улучшается, – жизнерадостно продолжал Антон Антонович, принимая из рук хозяйки чашку с чаем. – После девальвации, господа, во Франции буквально за гроши можно жить. Пятнадцать, двадцать довоенных рублей – и готово. Кров обеспечен, еда, кое-что прочее.

Антон Антонович протянул руку к тарелке с печеньем, взял сразу несколько штук, положил возле себя на скатерть. И продолжал:

– Вот, возьмите, например, эти самые «пти-берры». Сколько вы за них платили, Анна Николаевна?

– Ну, что вы, Антон Антонович, к чему?

– Нет, я вас спрашиваю принципиально: сколько платили за фунт?

– Если принципиально… Пожалуйста. У одной торговки удалось найти за пять франков фунт.

– Пять? Ну вот. А теперь будьте добры, ваше превосходительство, подсчитать: сколько это будет на наши старые рубли? Нынешний франк, согласно официальным данным, 8 сантимов довоенного франка. Следовательно, нынешней франк составляет около одной двенадцатой старого франка. А сам старый франк в два с половиной раза меньше старого русского рубля. Следовательно, старый русский рубль равняется нынешним тридцати франкам, а нынешний франк равен трем с третью копейкам. Верно я говорю?

– Ну? И что же? – хмуро спросил генерал.

– А вот извольте теперь подсчитать, ваше превосходительство, сколько стоит это самое печенье на наши копейки. Пять нынешних франков приблизительно семнадцать копеек. Но французский фунт больше нашего фунта на одну пятую. Значит – одну пятую долой – итого четырнадцать копеек. А вы могли в Петербурге купить за четырнадцать копеек фунт печенья?

– Не знаю… Сам не покупал.

– А в самом деле, господа, – заинтересовалась вычислениями Антона Антоновича Анна Николаевна. – Сколько у нас стоило печенье? Совершенно не помню.

– И я не помню, – со вздохом сказала Ольга Петровна.

– Рубль, что ли? – нерешительно произнес хозяин дома Виктор Степанович.

– Погодите, погодите, – воскликнула, оживившись, Вера Владимировна. – У нас, помню, продавались такие фунтовые пакеты… Да, да. Кажется, Блигкена и Робинсона. Все равно… Если не ошибаюсь – попроще – 25 копеек, получше – 35… Или 40?

– Ну, вот, сорок, удовлетворенно подхватил Антон Антонович. – А это… Сорок деленное на три с третью… Круглым числом – двенадцать франков. Да еще прибавьте разницу в фунтах… А вы имеете здесь за пять. Дешевле – в два с половиной раза! Вот, у нас в Петербурге фунт буше у дэ Гурмэ, если не ошибаюсь, стоил семьдесят пять копеек. Семьдесят пять это три четверти рубля, рубль это тридцать. Значит, двадцать два с половиной франка! Да еще разница в фунтах… А здесь разве вы слышали про подобные цены? Вот, возьмите, например, петербургские квартиры и сравните с парижскими. Я на Большой Монетной, на Петербургской стороне, платил за четыре больших комнаты с передней, ванной, кухней, комнатой для прислуги, центральным отоплением, лифтом – 120 рублей. Здесь такую квартиру в хорошем квартале можно найти сейчас за 12 тысяч в год. Ну, предположим, даже, за 15. По тысяче двести пятьдесят в месяц. А вы знаете, сколько франков в 120 довоенных рублях? Сто франков три тысячи. Двадцать – шестьсот. Значит, за такую квартиру, какая стоит сейчас в Париже в месяц тысячу двести пятьдесят, я платил три тысячи шестьсот! В три раза больше!

– Да, как будто бы верно, – с некоторым удивлением в голосе согласилась Анна Николаевна. – Ну, хорошо, Витя, – обратилась она к мужу. – А сколько, в таком случае, ты зарабатывал в месяц на нынешние франки?

– Что там на франки! – поморщившись, пробормотал Виктор Степанович.

– Нет, в самом деле?

– Ну, считай приблизительно рублей восемьсот.

– В месяц? – заинтересовался Антон Антонович.

– Да. В месяц.

– В таком случае, сейчас подсчитаем! Сто рублей – три тысячи. Восемьсот – три на восемь – двадцать четыре. В год – на двенадцать… На десять – двести сорок, еще на два – сорок восемь… Итого 268 тысяч в год.

– Господи! – с изумлением прошептала Анна Николаевна. – Если бы теперь получать в год то, что тогда в месяц!

– Ну, Антон Антонович, – а скажите, сколько у меня было? – заинтересовалась в свою очередь Ольга Петровна. – Именье приносило мне в год приблизительно сорок тысяч рублей.

– Сорок на тридцать –